Литтмегалина - Синие цветы I: Анна [litres самиздат]

– У тебя каждый второй день «неудачный». Почему-то сейчас, когда мы болтаемся с места на место, ты стал спокойнее, а вообще ты очень раздражительный. Твои шутки… они и саркастичные, и мрачные, а иногда просто замаскированные оскорбления, как будто ты шутишь не для того, чтобы рассмешить, а для того, чтобы злость выплеснуть. Ты постоянно чем-то угнетен.

– Чем же? – Науэль ехидно выгнул бровь, давая мне понять, что я несу ахинею, но послушать меня занятно.

– Я не знаю.

– Это все твои домыслы.

– Скажи мне, что ты счастлив.

– Я счастлив, – произнес Науэль без какого-либо выражения.

– Плохо. Особенно если учесть, что ты актер, – сказала я, и глаза Науэля неожиданно стали холодными и колючими, как льдинки.

– А что вообще такое счастье? Скажи мне. Кто-то заявил, что люди должны быть счастливы, а я не понимаю, зачем это нужно. Я чувствую себя нормально, и этого мне достаточно – полностью, абсолютно.

Он вел себя как упрямый ребенок, отрицающий, что устал и хочет спать, хотя сам клюет носом, и я вдруг улыбнулась.

– Да не можешь ты себя нормально чувствовать. Никто на твоем месте не смог бы. Свою работу ты презираешь, и я опасалась, ты совсем закиснешь, если бы не подвернулся «Бинго», который пришелся тебе по душе. Да, ты подзадержался с Эрве, но и с ним оставался эмоционально отстраненным. А до этого и вовсе прыгал, как кузнечик, перемещаясь из одной постели в другую, уже на следующей неделе не способный вспомнить, с кем ночевал в предыдущую.

– Мне и не нужно вспоминать. Мне это не интересно.

– У тебя нет чувства принадлежности, слоняешься, как бродячий кот. И все время сжимаешь себя – не показывай чувств, не говори то, не упоминай об этом, а вот это вообще не вспоминай. Вроде и есть люди, которые могли бы стать твоими близкими друзьями, например, Эрель и Саммеке, но ты отпихиваешь их от себя.

– Эрель, Саммеке? Вот еще. Стану я дружить с парикмахером и куском розового желе, что неделю дрожит после каждого щелбана.

– Вот видишь. Если человек никого не любит, не находит смысла в работе, не знает теплоты семьи, друзей, дома, разве может он быть счастлив?

Видимо, я попала в какую-то относительно чувствительную точку, потому что Науэль задумался. Потом сказал:

– Похоже, мы перепутали. В кресле врача сижу я, это ты на месте пациента.

– Тогда поменяемся местами, – предложила я.

– И у меня есть семья.

Если бы он вдруг признался, что все это время его съедала тайная страсть ко мне, я изумилась бы не меньше, хотя, конечно, больше бы обрадовалась.

– Я почему-то считала, что ты ненавидишь своего отца.

– Я ненавижу своего отца, – дернул уголком рта Науэль. – Но семья у меня есть.

Я молчала, зная, что расспросы только загонят его глубже в ракушку. В первый момент я испугалась, предположив, что он говорит о жене, но, если учесть его презрение к женщинам, это представлялось маловероятным.

– Мои шуточки действительно наводят на мысль, что у меня что-то не так? – равнодушно осведомился Науэль.

– Ты никогда не упоминал о своей семье… – попыталась я удержать его на нужной мне ниточке разговора.

– А еще что-нибудь во мне кажется странным?

– Ты постоянно переводишь тему, как только разговор касается личных вещей. Игнорируешь даже прямые вопросы. Если у тебя есть семья, почему они не позаботились о тебе, когда ты был подростком и жил на улице?

– Я считаю, люди думают обо мне невесть что лишь потому, что я крашусь, – заявил Науэль, и я едва не заскрежетала зубами.

– Здесь сплошной хлам, – Науэль вернулся к изучению содержимого ящиков. – А вот журнал посещений меня заинтересовал. Судя по нему, наш доктор не появлялся в клинике с той самой несчастной пятницы, предшествующей убийству Эрве. Да и сегодня днем он отсутствовал на рабочем месте. Среди его пятничных пациентов меня особенно заинтриговал вот этот… – Науэль провел кончиком пальца, отыскивая нужную в столбике фамилий. – Флавверус Даллего. Имечко, кстати, ровеннское. Вся эта разборка начинает приобретать волнующий интернациональный колорит. Посмотри на время визита: вторая половина дня. Через два часа должна была состояться следующая консультация, но она вычеркнута с пометкой «отмена». Что заставило его отказаться от встречи?

– Ее мог отменить сам пациент.

– Хм, – нахмурился Науэль, – об этом я как-то не подумал. В любом случае на текущий момент у нас получается вот что: к Готреку, психиатру, приходит на прием некий Флавверус, после чего Готрек отменяет прием и, возможно, уходит с работы. Далее он звонит Эрве, и они договариваются, что Эрве приедет для личной встречи. Кстати, это был первый раз, когда этот Флавверус явился на консультацию – я просмотрел книгу посещений до первой страницы, его имя больше нигде не встречается.

– Даже если так, ничто не мешает ему быть самым обычным пациентом, не имеющим отношения к нашему делу.

– Еще кое-что выделяет его, – Науэль раскрыл другую тетрадь, довольно-таки растрепанную. – Здесь Готрек оставлял заметки о пациентах. Страницы, где могла быть запись, касающаяся Флавверуса, не хватает.

Я заглянула в тетрадь. Текст на левой половине тетради заканчивался точкой. Справа начинались пустые страницы.

– Может, он ничего и не написал о нем.

Науэль мотнул головой.

– Страницы в тетради пронумерованы вручную, но Готрек поленился проставить номер на каждом листе, – он перевернул страницу, показывая мелкое, теряющееся среди букв число в правом нижнем углу: «65», затем перелистнул на страницу вперед. – Семьдесят третья. Нумерация нарушена.

– Мало ли, может ему бумага понадобилась.

Науэль полистал тетрадь и извлек несколько плотно исписанных страниц, не держащихся на скрепке после утраты их вторых половинок.

– Зачем ему вырывать страницы из рабочей тетради и портить ее? – дотошный Науэль вытащил из-под стола корзину для бумаг и заглянул в нее. – Разумеется, пусто. Лично я склоняюсь к мысли, что листы забрали и уничтожили, так как на них была информация, которую кто-то хотел сохранить в секрете. Информация, полученная от этого Флавверуса.

– Что-то я сомневаюсь в ценности историй, рассказанных на приеме у психиатра.

– Ну, если этот Флавверус был настоящим психом, а не сочинял сказочки на ходу, как я делаю, то он заслуживает некоторого доверия, – у Науэля была своя логика.

В отличие от Эрве, его приятель Готрек не заморачивался по вопросам конфиденциальности, и шкаф с записями о пациентах оказался не заперт. Науэль быстро просмотрел его содержимое, но ничего, касающегося Флавверуса, не нашел, на что отреагировал безразлично:

– Я и не надеялся.

Зато на нижней полке обнаружились сваленные в кучу журналы Психологического сообщества, и среди них номер, отсутствующий в кабинете Эрве.