Литтмегалина - Синие цветы I: Анна [litres самиздат]

– На это и надеялся. В кабинете Готрека много листочков с напоминаниями сделать то, сделать это. Это говорит о забывчивости. Так, еще кое-что проверим и можем валить.

– Хоть что-нибудь узнал из этих мелочей? – спросила я в машине.

– Мелочи – это то, что сложно переоценить, – загадочно ответил Науэль и пояснять не стал. Запихнув в рот конфету, он потянулся к магнитоле, взрывая тишину музыкой, пробиться сквозь которую хотя бы единым словом стало решительно невозможно.

Хотя у меня на разговоры и сил не было. Привалившись головой к сиденью, я подумала: «Где сейчас Готрек? Или то, что от него осталось?» У меня было мало надежды, что он избежал участи стать очередной жертвой. Мне представилось, как он лежит на холодной земле в какой-нибудь безлюдной местности, окруженный неуютной влажной темнотой, затем вспомнилось его круглое добродушное лицо на фотографии. Из уголка глаза выпала слеза и покатилась по щеке. Сколько еще невинных людей пострадают?

Некоторое время мы кружили по городу, пока нам не посчастливилось найти стенд с картой района. Науэль ткнул пальцем в зеленое пятно на карте.

– Нам сюда. В записке говорилось: «парк «Центральный», воскресенье, 10.00, вход напротив торгового центра». Вон торговый центр, – он указал на подсвеченное здание, виднеющееся даже на расстоянии в несколько километров. – Предполагаю, еще на консультации Готрек договорился встретиться с Флавверусом вне клиники. По каким-то причинам Готрек считал, что на встрече должен присутствовать и Эрве. Сам выбранный день – воскресенье – наводит на эту мысль, ведь Эрве еще предстояло добраться до Белого Камня из Льеда. Опасаясь что-нибудь перепутать, Готрек отметил время и место на бумажке и убрал ее в карман брюк. Но на встречу он, надо думать, прийти не смог.

– Почему ты считаешь, что он собирался встретиться именно с Флавверусом?

– Время встречи записано на желтом отрывном листке. Именно такие я видел в рабочем кабинете Готрека.

– А зачем мы едем на встречу, несостоявшуюся еще на той неделе?

– Не знаю. Надо проверить на всякий случай. Флавверус же должен был прийти. Он мог быть схвачен или же просто прождал зря. Посмотрим.

В парке ветер слабо раскачивал ветки, в которых блестели флажки из разноцветной фольги. Мы не видели людей, но, несмотря на позднюю ночь, они были где-то неподалеку – периодически до нас доносились вопли. «Это подростки, напились и бузят», – успокаивала я себя, но все равно возникало ощущение иррациональной жути. Иногда я почти верю в привидения.

– А я нет, хоть плати мне за это, – фыркнул Науэль.

Опять вслух ляпнула…

– Надеюсь, ты не намерен перерыть весь парк?

– Здесь посмотрю, у ворот, – Науэль достал из кармана фонарик. Посветил. Фантик от мороженого, ярко-зеленая, похожая на кусок пластилина, жвачка, пивная бутылка с желтой этикеткой. Янвеке иногда покупал пиво этой марки.

Я достала сигарету и тяжело, как столетняя старуха, опустилась на ближайшую лавку. Науэль посветил на меня.

– С тобой все в порядке?

– Было, пока ты не влепил поток света мне в глаз.

Науэль сместил луч левее.

– На этой лавке нацарапано больше похабностей, чем можно прочесть в бульварном романе, – Науэль посветил вдоль сиденья. – Обожаю читать подобные надписи – в туалетах, подвалах, лифтах, везде.

– Сомневаюсь, что они вообще заслуживают права быть прочтенными.

– Ну не скажи. «Я – это я, и пошли они все в жопу», – прочитал Науэль, сощуривая глаза и наклоняясь ближе. – Принципиально, да?

– Категорично, я бы сказала.

– У меня был один знакомый, повернутый на национальной почве. В одиночку его хватало только на то, чтобы черкать в лифте надписи, как люто он ненавидит кшаанцев и прочих. Такой же придурок начал ему отвечать, ну, так и познакомились. Вместе они отважились доказать слова делом.

– И?

– Ничего. Одному пять лет, другому семь. За избиение, приведшее к смерти.

– Дебилы оба.

– Ага. Не знаю, как они соображали снимать штаны, прежде чем поссать. Так… – Науэль сел на лавку, рассматривая мелкую надпись, аккуратно выцарапанную на крашеной деревянной поверхности. – Вот это интересно: «И как река впадает в океан, дни утекают в вечность». Слишком красиво для грязной лавки, стоящей в заваленном мусором парке. Похоже на цитату. Надпись свежая – видишь, древесина еще не потемнела. Ниже тем же почерком: «позвони мне». И номер в два ряда. Слишком длинный номер. Или это два номера? Странно.

– Полагаешь, это важно?

– Это непонятно, – Науэль вытащил из рюкзака свой блокнот с прикрепленной к нему розовой ручкой на веревочке и скопировал надпись. – Ладно, двигаем отсюда.

Я была бы рада «двигать отсюда», если бы не засевшее внутри ощущение неудовлетворенности. На изможденного Науэля смотреть страшно, а что в итоге мы узнали? Ничего. Искали один призрак, теперь преследуем другой, еще более расплывчатый, отдаляющийся от нас с каждой секундой. Другой бы сдался, но не Науэль, с его упорством и зашкаливающей самоуверенностью.

И снова мы летели по ночным улицам, и наша машина оставляла шлейф музыкального шума, хотя я и заставила Науэля немного убавить звук. Науэль подпевал. Порхающие, глуповатые слова легкой песенки приобретали странную мрачность в оправе его маловыразительного, холодного голоса.

– Я думаю, мне нужно научиться водить машину. Не то чтобы я мечтала об этом, но тогда мы могли бы вести ее по очереди.

– В этом нет необходимости.

– Почему?

– Потому что уже три часа, как закончился октябрь.

При чем здесь завершение месяца? Ладно, сейчас все равно не до расспросов. Позже заставлю его объясниться. Я отвернулась к окну. На одном участке темнота как будто бы светлела и немного серебрилась.

– Что там?

Продолжая напевать, Науэль развернул машину, направляя ее по узкому ответвлению дороги. Машина прыгнула на кочке, что помогло немного восстановить ясность моего сознания, и дальше задвигалась ровно. Я всматривалась вперед, уже догадавшись, к чему мы приближаемся. Белые скалы походили на сугробы. Или на волны молочно-белого моря, вдруг обращенные в лед.

– Дальше можно забуксовать, так что лучше пешком, – Науэль остановил машину и выключил музыку.

Когда в блаженной тишине мы брели к скалам, ноги проваливались в белую пыль, искрящуюся, как снег. Скалы мерцали, притягивая меня к себе, как большой магнит маленький гвоздик. Мне было сложно поверить в их реальность, особенно этой угрюмой ночью, заступившей на смену долгому дню, не принесшему обнадеживающих событий.

– Науэль…

– Ты же хотела на них посмотреть.

– Спасибо, – сказала я шепотом.

Скалы простирались далеко. Они были либо гладкими и округлыми, либо шероховатыми, с плоскостями и гранями, словно кто-то отсек от них куски гигантским топором. Отражая и усиливая слабый свет тонюсенького месяца, они как будто излучали сияние. Науэль помог мне взобраться на уступ, и мы пошли по узкой тропинке, вползающей вверх. Путь был не всегда прост, однако медленно, но верно мы добрались до вершины. Стоя на серебряной круче, мы посмотрели на далекие огни города, обычно завораживающие Науэля, а сегодня оставляющие его равнодушным, потому что здесь у нас было нечто получше их желтого искусственного света.