Литтмегалина - Синие цветы I: Анна [litres самиздат]

– Вот видишь, – взрывается Науэль. – Кино – это мусор. Стоять у кассы в магазине и то работка поинтеллектуальнее.

Назавтра я встречаюсь с милым зоологом возле здания городской администрации. Я улыбаюсь, но чувствую, что искренности в моей улыбке как соли на кончике ножа – чуть-чуть. Он просит меня рассказать о себе, я прошу его сказать что-нибудь смешное, и в итоге мы оба молчим. Конечно, я могла бы поделиться информацией, что замужем и намерена наставить мужу рога, но почему-то воздерживаюсь, ограничиваясь комментированием обстановки:

– О, солнышко выглянуло. О, кошка побежала.

Он отвечает:

– Смотри, какие дома понастроили. Месяц назад ничего не было.

Иногда мы целуемся, и я пытаюсь убедить себя, что должна воспринимать поцелуи с большим воодушевлением. Хотя бы по причине их катастрофической нехватки в моей жизни.

Потом мы идем в парк. Очереди на аттракционы, тающее мороженое на асфальте, бередящие мои старые раны мамаши с колясками – Науэль никогда не привел бы меня сюда. Желтая (и волосы, и платье) блондинка трясет коляску с вопящим младенцем. На лице у нее отчетливое: «Мне всё обрыдло». Зоолог сообщает, что в последнее время ему частенько приходит мысль обзавестись семьей – с таким видом, будто это охренеть какая уникальная идея.

– Пора, пора.

– Пора? Это у тебя расписание, или мама торопит?

Он вытаращивает на меня глаза. Я улыбаюсь.

– Шутка.

Щеки уже болят улыбаться.

Он замечает парочку щуплых мальчиков-подростков, держащихся за руки, и язвительно комментирует:

– Они не понимают, как это смотрится? Подозрительно. Неприлично.

Мне хочется развернуться и уйти, но я проглатываю гнев и просто молча рассматриваю его. На свету волосы зоолога кажутся светлее, в них проступают золотые нити. У него симпатичное лицо, добродушное. Голосу свойственна теплая интонация, которая у Науэля отсутствует напрочь. Я спрашиваю себя: чем он плох? Разве я не мечтала о ком-то подобном? Просто обычный парень. Нормальный. Не считающий, что на нем обязательно должно быть надето что-нибудь ярко-розовое. Не прокалывающий уши в двадцати местах. Не изводящий по три карандаша для глаз за неделю. Не пританцовывающий под песенку с бодрящим названием «Оголись!» В газетах не найдешь фотографий, на которых он совершенно убит и заляпан помадой, и он не снимается в порно, хотя, наверное, смотрит. В какой момент я разуверилась, что соответствия социальным нормам достаточно?

Ближе к вечеру мы перемещаемся к нему домой.

– Как тебе здесь?

– Мило, – отвечаю я и сержусь на себя. Опять это словечко. «Мило» – это никак.

Зоолог готовит ужин, и у него это получается так ловко, что мне наконец удается немного расслабиться. Он расстался со своей девушкой полтора года назад, было время научиться вести хозяйство. Конечно, он иногда скучает по ней, но прошлого не вернуть. Конечно, он не считает, что их разрыв полностью ее вина, но с тех пор он проанализировал свои ошибки. Конечно, они остались друзьями, ведь он такой славный парень. Вот только я все еще не понимаю, почему мне так сложно поддерживать с ним разговор, тогда как с Науэлем я болтлива, как сорока – вываливаю ему все жалкие новости и все пустые события, накопившиеся за неделю. Какой свитер я купила, какая гадкая у нас управляющая, а вот вчера я пекла черничный пирог, но он получился синим и пресным. Науэль может даже зевнуть, но меня это не смущает и не мешает мне продолжать.

Мы переходим в гостиную, смотрим фильм, сидя на диване. Потом зоолог сдвигает шторы, приглушает свет в комнате и, вернувшись на диван, притягивает меня к себе. Я пытаюсь сосредоточиться на ощущениях, но мешает звук телевизора, на экране которого происходит что-то бессвязное. Зоолог целует меня. Я закрываю глаза и вижу фотографии Науэля, тянущиеся разноцветной конвейерной лентой. Зоолог стаскивает с меня свитер. Мое тело бледное и прохладное и выглядит так, будто возбуждение не загоралось в нем не только сегодня, но вообще никогда в жизни.

На самом деле я думаю о Науэле. Увижу ли я его на следующей неделе? Останутся ли наши отношения прежними? Почему меня так волнует, что подумал Науэль о зоологе, если совершенно не волнует, что подумал бы зоолог о Науэле?

Тем временем зоолог, успевший уложить меня на спину, протискивает ладони мне под лопатки, пытаясь расстегнуть лифчик. Первая попытка. Неудачно. Я вспоминаю фразу Науэля: «Мужчины делятся на две категории – те, которые не умеют расстегивать лифчики, и те, которые периодически их носят». Наверное, справься он с первой попытки, я бы даже насторожилась. Зоолог дергает застежку снова, и я начинаю беспокоиться, что он ее сломает. Тут я должна приподняться, завести руки за спину и освободить свои сиськи самостоятельно («Оголись!»), но вместо этого я приподнимаюсь чтобы освободить себя от зоолога. На его лице возникает выражение неприятного удивления.

– Ты чего?

– Я передумала. Извини, у нас ничего не получится.

Я поднимаю с пола свитер и натягиваю его на себя, вместе с одеждой обретая уверенность. Несмотря на сомнительность момента, мое настроение взлетает в небеса. Зоолог растерянно наблюдает за мной.

– Но почему?

– Ты слишком нормален для меня.

Я сбегаю по лестнице, и мое тело пружинистое, совсем легкое. Должно быть, я сейчас не тяжелее белки. На улице ярко горят фонари; для меня не надежда, но просто свет. Раздирает смех, в котором непонятно чего больше – истерики или радости, и когда он все-таки высвобождается приступом безудержного хохота, прохожие оборачиваются, недовольные тем, что я нарушаю их душевное равновесие. А в моей душе нет равновесия. Нет даже уверенности, что оно когда-то было.

Я врываюсь в дом, слыша, как надрывается телефон – Янвеке проверяет мое наличие/отсутствие. Я разговариваю с ним грубо и весело – тридцать секунд, после чего бросаю трубку.

В пятницу я прибегаю к месту встречи с опозданием в двадцать минут – разгоряченная спешкой и баталией, которую мне пришлось выдержать, чтобы отстоять свою свободу. Как ни странно, Науэль все еще ждет меня.

На улице холодно и слякотно, хочется скорее спрятаться под крышей, и мы снимаем комнату в отеле. Мы накрываемся одеялом и до утра смотрим мультики, меняя кассету за кассетой. Науэль принес большой пакет орехово-фруктовой смеси, и мы хрустим цукатами, сушеными бананами и орехами в сахаре. Какой мультик ни включи, Науэль его уже сто раз видел.

– Сейчас зайцу опять впиздят. Как в каждой серии, а их сто шестьдесят две. Вот это я понимаю, трагический персонаж.