Литтмегалина - Синие цветы I: Анна [litres самиздат]

Науэль смотрел в одну точку, сделав свое лицо непроницаемым, как маска.

– Как ни прискорбно признавать, я меняюсь. Трудно быть равнодушным всю жизнь.

– Ты стал очень остро реагировать на чью-либо смерть с тех пор как…

– Умоляю, избавь меня от своих наблюдений, – перебил Науэль.

– Эль, – успокаивающе произнес Эрель, – жизнь – это поток. Он стремителен. Кого-то уносит далеко, а кто-то и вовсе тонет.

– Я хочу вернуть все. Хочу, чтобы все стало таким, каким было вначале.

– Ностальгия, дорогой.

– Нет, объективный факт – тогда всё и все были лучше. Посмотри на шестнадцатилетних сейчас – они же в десять раз долбанутее, чем были мы. Да, мы бесновались, но мы всех себя расплескивали в этом, а они похожи на маленькие бомбочки, которые все время тикают, ведя обратный отсчет.

– Эль, это ты говоришь о подростковых бомбочках? Ты же не бесился только когда валялся в отключке. Я согласен с тем, что атмосфера уже не та, но, в отличие от тебя, не склонен видеть в этом закат человечества. Да, двадцатишестилетние мертвы. Но мы сами замостили дурную дорожку. Да, мы презираемы и отвергаемы, но я никогда не понимал, почему мы считаем, что это дает нам право жрать наркоту, как конфеты. Весьма сомнительный способ подсластить горечь слез. В итоге каждый, кто приходит к нам, моментально снаркоманивается. Это саморазрушающаяся система. Исключения редки, хотя одно сейчас рядом с тобой. Если ты вдруг не понял, дорогой, я о великолепном умнице себе.

– Не знаю. Я стал нарком задолго до того, как появился среди вас.

– Не пытайся отрицать очевидные вещи.

– С Анной все в порядке.

– Анна всегда была с тобой. Кто бы решился ей что подсунуть, прекрасно зная, что потом ты так его тряхнешь, что кости из суставов повыскакивают? Вот ответь – ты бы решился оставить ее в клубе одну на всю ночь?

– Нет, – медленно ответил Науэль.

– Так-то. Говорю тебе, это из-за наркоты. Нет никакого абстрактного зла, витающего в воздухе, про которое ты мне говорил уже много-много раз. Оно более чем конкретно и материально.

– Может быть. Ты единственный из нас, у кого, казалось, никогда не возникало проблем с веществами. До сих пор не пойму, как тебе удалось. Больше меня удивляет только то, что я сам выжил.

– Запросто, мой вишневый пирожок – во мне здравомыслия еще больше, чем очарования. Моя нервная система уже столько всего выдержала, что я проникся к ней уважением и не желаю гробить ее какой-то дрянью. Слушай, не запрокидывай голову, а то я обкорнаю тебя так, что потом придется остричь налысо.

– Возвращаясь к бомбочкам. Мы в их возрасте понимали причины нашей агрессии и знали, на кого ее обрушить – полицию, шпану и прочих, кто пытался объяснить нам нашу недочеловечность. А эти, новые, заморочены и взвинчены настолько, что, кажется, их злость можно направить на что угодно. Видишь разницу?

– Вижу, – вздохнул Эрель и стянул с Науэля покрывало, стряхивая на пол пряди светлых волос. – Со стрижкой я закончил, следом покраска.

Науэль поднялся, даже не глянув на себя в зеркало.

– Повернись ко мне, – попросила я. – Ого, здорово! Даже лучше, чем раньше. Глаза выглядят более выразительно.

Науэль явно собирался возразить, но в комнату вошел Микель.

– Телефон.

– В дверь надо стучать, – заметил Науэль назидательно.

– Я же знал, что здесь Анна, – возразил Микель, и я немного обиделась. Если я нахожусь в комнате, то в ней точно не происходит ничего такого, на что детям не стоит смотреть, да?

Микель, посторонившись, выпустил из комнаты Науэля и немного задержался, немигающим холодным взглядом рассматривая яркого Эреля, источающего благоухание и неиссякаемое гомосексуальное очарование. Эрель подмигнул ему. Микель развернулся и ровным шагом удалился.

– Я пытался добиться от него хоть какой-то реакции, – объяснил Эрель. – Он суров.

– Ужасно, – согласилась я. – Науэль, скорее всего, надолго. У него талант трепаться по телефону.

– Ничего, я рад, что ты осталась в моей власти. Как насчет немного усовершенствоваться?

– Можно, – равнодушно согласилась я и села в кресло перед ним.

Расчесав мои волосы, Эрель сбрызнул их чем-то. Осторожно потянул за пряди.

– Так что? Превратить тебя в тигрицу?

– Не уверена, что это возможно. Как насчет того, чтобы сделать из меня немножечко меньше овцу?

– Вот это настрой, – удивился Эрель.

Он ожидал, что я начну развивать тему. Но я молчала.

Эрель поднял верхние пряди и закрепил их заколками на макушке. Взглянув на него в зеркало, я увидела, что он задумчиво улыбается. Наши взгляды встретились на зеркальной поверхности.

– Ну и семейка, – сказал он. – Ты видела его сестру?

– Я только что впервые услышала о ее существовании.

– Бестия. Я чуть не влюбился с перепугу, – Эрель рассмеялся. – Вот был бы поворот. Моя мамуля выскочила бы из могилы от радости.

– Значит, ты уже бывал в этом доме? – спросила я как бы просто так.

– Однажды.

Я кивнула. Глаза защипало, и я моргнула, рассеянно глядя в глаза своего отражения. Взгляд несчастный, как у побитой собаки. Похоже, даже Эрель значит для Науэля больше, чем я. Хотя почему даже? Они много общались, вместе повзрослели. Я не считала Эреля своим другом и не любила его так, как Саммеке, но он мне нравился. Я и прежде не чуралась с ним искренности, а сейчас была готова выговориться с любым, кто согласится меня слушать.

– Анна, в чем дело? – спросил он.

– Я вижу тебя в последний раз. Почти уверена, что в последний.

Эрель не стремился подсластить пилюлю, считая, что лучше я проглочу ее быстро, чем буду неделю рассасывать.

– Скорее всего. Но это не означает, что ты должна расстраиваться.

– Я не могу не расстраиваться.

Эрель погладил меня по голове.

– Вскоре ты успокоишься, и станет легче.

– Ты не понимаешь, – сказала я шипящим шепотом. По щеке, щекоча, скользнула слезинка. И почему я такая плакса? Дать мне волю, ревела бы целыми днями.

– Что не понимаю? – забеспокоился Эрель.

Я мотнула головой. Как объяснить ему то, что ему совершенно незнакомо? Звенящую тишину вокруг и ощущение немоты; преследующее неотступно, высасывающее все силы и чувства одиночество. Все же я попыталась:

– До того, как я познакомилась со всеми вами, у меня совсем никого не было.

Эрель развернул меня к себе вместе с креслом и с внимательным сочувствием посмотрел мне в глаза. От природы радужные оболочки у него были чистого, бледно-голубого, как весеннее небо, цвета, что придавало его взгляду мечтательность. Он не наносил макияж, только слегка подкрашивал свои светлые ресницы синей или коричневой тушью, сегодня коричневой.

– Даже если ты отдалишься от нас, с тобой останется Науэль.

Я медленно покачала головой.