Михаил Парфенов - Истории Ворона [сборник litres]

– Ломать надо, – заявил «баритон» спустя полминуты тревожного ожидания. – Долбиться до следующего утра можно. Внутрь открывается, на раз вынесем…

– Точняк, – немного оживился щекастый. – Если че, могу я. Бодался с такими, снесу как два пальца об фуфло…

– Тихо! – неожиданно шикнул на них «Хабенский». – Вроде что-то…

Каркай прислушался. За дверью и в самом деле послышалось подобие шелеста или шуршания. А потом голос Чисткова произнес – внятно и безжизненно:

– Восьмая.

– Что – восьмая? – растерянно пробормотал щекастый, и тут же, словно вспомнив, зачем они здесь, шагнул к двери. Долбанул торцом биты чуть пониже глазка, раз, другой…

– Эй! Открывай, урод! Ну?!

Каркай ожидал хоть какой-нибудь ответ, шаги Чисткова, любой звук, но в квартире снова было тихо. Щекастый отступил к стенке, чуть присел. Зло и возбужденно, но, как показалось Каркаю – глуша страх, проговорил:

– Че, на характер берет? Счас, будет ему характер, и бита в очко до упора… Мужики, вы это… начеку, сейчас выносить буду.

Виктор почему-то решил, что он даст слабину, передумает. Но щекастый коротко рыкнул и грузно метнулся вперед, тараня дверь правым плечом.

Удар, треск.

Дверь устояла, но между ней и косяком появилась заметная щель.

– Счас, сука… – Щекастый отступил на шаг. – Н-на!

От удара ногой дверь широко распахнулась. Каркай прикипел взглядом к открывшемуся проему.

– Твою мать… – выдохнул «Хабенский».

Прихожую и коридор на кухню – с пола до потолка, включая старенькую мебель, сплошь покрывали черные рисунки. Число Зверя, перевернутые распятия, надписи «Ave Satan» и другая незнакомая Каркаю, но явно имеющая отношение к темной стороне бытия символика. Рисунки, похоже, были выполнены маркером, таким же, каким Чистков вчера орудовал на нижних этажах. Местами были заметны брызги и мазки крови, пусть не такие крупные, как внизу.

Зрелище было не самое приятное. Щекастый обернулся, глядя на Виктора и остальных. Злость в его взгляде снова потеснили растерянность и страх.

– Че это, а?

Каркаю стало страшнее, чем за минуту до этого, на втором этаже. Он поежился, превозмогая желание уйти и запереться дома. Останавливали только память о двух словах в кровавом пятне и звуках за дверью седьмой квартиры.

– У него крышняк на хрен сорвало, а? – хрипло пробормотал щекастый. Каркай сжал зубы, молча протиснулся мимо него, перешагнул порог.

Двери в обе комнаты были закрыты. Каркай сделал еще шаг и толкнул ближнюю – в большую.

Чистков оказался в ней.

Босые ступни соседа висели в нескольких сантиметрах от вытертого, давно не чищенного паласа. Втекший через открытые окна и заполнивший половину комнаты рой удерживал совершенно обнаженного Чисткова в воздухе.

Сосед был похож на марионетку – безвольно висящие руки, упавшая на грудь голова. Но сходство с куклой усиливало другое. Ноги, живот, грудь, руки Чисткова покрывали порезы – беспорядочные, частые, вовсе не поверхностные с виду. Рой проник в них множеством отростков-ниточек, сделав «марионетку» частью театра, в котором режиссируют кошмар и безумие. Часть не скрытой роем комнаты, как и прихожая, была изрисована и забрызгана кровью.

Кого-то из троицы вытошнило, раз, другой… Влажные шлепки падающей на линолеум прихожей рвоты звучали совсем рядом с Каркаем, но тот не пошевелился.

– Че за херня… – На плечо Виктора легла тяжелая ладонь. – Дай-ка я…

Каркай послушно отступил в сторону. Щекастый коротко размахнулся и швырнул биту в Чисткова. Рой втянул соседа в себя, как ноздря втягивает соплю: летящая в лицо «марионетки» бита беззвучно канула в красно-серой массе, не успев поразить цель.

Внутри роя раздался недолгий влажный треск. А потом он исторг, как сплюнул, из себя что-то похожее на деревянный сгусток. Это выглядело так, словно биту быстро, но тщательно разжевали в кашу. Спустя секунду рой вернул Чисткова на прежнее место.

– Сука… – с дрожью в голосе выдохнул щекастый. – Что с тобой делать-то?

– Или святой водой можно… – неуверенно предложил «баритон». – У меня дома есть. Со святых источников жена много навезла…

Согнувшийся над лужицей блевотины «Хабенский» с трудом проскулил:

– Сдохнем все, как и написано.

«Баритон» вздрогнул, потом сжал кулаки, шагнул к нему:

– Хренов тебе, понял?! Если хочешь, можешь себе прямо сейчас нож в горло воткнуть, а я еще попробую что-нибудь. Может, и сдохну, но до последнего буду цепляться…

В комнате неожиданно раздался недавно слышанный Каркаем то ли шорох, то ли шелест. Виктор обернулся, готовясь к чему угодно.

Удерживающие Чисткова отростки начали пульсировать, а потом сосед проговорил, не поднимая головы:

– Девять.

Нависший над «Хабенским» «баритон» вдруг застонал, как от невыносимой зубной боли. Стон длился секунды две, не дольше, а потом «баритон» начал ощупывать нижнюю часть лица. Прикосновения пальцев были дергаными, короткими, словно он трогал горячий утюг.

– Э, ты че? – испуганно вскинулся щекастый.

Вместо ответа «баритон» крепко закрыл глаза, как будто переживая новый приступ боли, сдавил виски ладонями. Каркая передернуло: рта у «баритона» больше не было. На его месте появилась неровная и широкая – сантиметра три-четыре – красно-коричневая полоса с нечастыми трещинками. Губы как будто спеклись, сплавились…

«Хабенский» неуклюже попятился от него, забыв разогнуться. В широко раскрытых глазах стремительно набухал уже не страх – ужас. Каркай и щекастый не двигались, неотрывно глядя на «баритона».

Тот неожиданно встал на цыпочки, вытянувшись в струнку, словно его шею захлестнули невидимой петлей и начали натягивать веревку, которую он почему-то не пытался снять. Полоса на месте рта стала еще немного шире. «Баритон» отчаянно замычал через нос, ему явно хотелось орать от боли, но он не мог.

Вдруг сбоку раздался срывающийся голос «Хабенского»:

– Стекает… Рука…

Каркай мазнул взглядом по одной руке «баритона», по другой…

И – увидел.

Кожа правого предплечья медленно текла вниз, напоминая плавящийся воск. Ближе к локтю обозначился узкий разрыв, тут же скрывшийся под складкой, плывущей из рукава. Кончики пальцев болтались не до конца надетой перчаткой, на которую приклеили сероватые чешуйки ногтей. Крови почему-то не было, словно живого человека и в самом деле подменили восковой фигурой.

Виктор посмотрел выше. Лицо «баритона» так же неторопливо теряло привычные черты, жутко багровело лишившееся скальпа темя. Кожа со лба полностью закрыла глаза, по-бульдожьи обвисли щеки, тускло белели оголившиеся ушные хрящи. Коричневая полоска на месте рта осталась той же самой, нетронутой.

Правую скулу неожиданно перекосило-потянуло вверх. Через секунду Каркай понял, что это не так. Отделился лишь лоскут плоти – узкий, слегка завернувшийся стружкой, как будто его смахнули невидимым рубанком. За ним последовала «стружка» с левой скулы, с верхней губы…