Владимир Нестерцов - В гостях у Папского Престола

–Ты что, хлопче, укусил его или что?

Это разрядило обстановку, и казаки стали громко смеяться, глядя на растерянный вид моего противника.

–Ну, ты, хлопчик, молодец. У нас Опанас не то, что руки ломает, он подковы гнет и гвозди ладонью вбивает, а ты вот выдержал и не пикнул. Ну, давай знакомиться, я Гнат, – и протянул мне руку.

Так по очереди я познакомился со всеми. Рука горела огнем и немного распухла, пришлось пройти к реке и, сидя на лодке, приводить ее в воде в норму. Когда я вернулся, то застал ту же картину: казаки вели разговор о предстоящем походе. Маленький и юркий Остап говорил:

–Я так скажу, хлопцы, перед тем как освобождать наших друзей-товарищей из басурманской неволи, надо бы спросить каждого: ты действительно хочешь домой, в русскую землю, чтобы бороться за нее до последней капли крови, или желаешь остаться здесь? Не потерял ли ты казацкий дух и веру православную или уже обасурманился, и неволя тебе стала слаще воли?

–Да как так можно! – встрял в разговор я. – Неужто любой православный не хочет домой, не хочет поквитаться с врагом за все те притеснения, которым он подвергался в плену?

–Э, не говори так. Жизнь она по-всякому человека крутит.

Остап продолжал, попыхивая своей трубкой:

–Вот в последнем походе под командой славного атамана Ивана Сирко случилось так, что мы освободили из турецкой неволи много наших людей. Были тут и стар, и млад, и «тумы», то есть те, кто родился от смешанного брака. Вывели мы их на границу Крыма, а татары и подоспевшие к ним турки наседают, а мы держим их, не даем прорваться к бывшим пленникам. И вот остановились мы там, а атаман Сирко на коне стоит в центре этой огромной толпы и зычным голосом кричит:

–Люди добрые, кто хочет – идем с нами на Русь, а кто не хочет – может возвращаться в Крым, в басурманскую неволю. Кто истинный христианин, становись справа от меня.

Сначала наступила тишина, только слышен был гул боя да иногда доносились выстрелы. Затем народ зашумел, зашевелился и пришел в движение. Основная масса бывших рабов оказалась с правой стороны атамана. На месте осталось около трех тысяч человек.

–А вы что? – спросил их атаман.

–Мы решили вернуться обратно в Крым, – ответили ему из толпы.

–Воля ваша, – сказал атаман и, повернув коня, повел людей в родные степи.

Когда они отошли достаточно далеко от остающихся в Крыму, атаман развернул казаков и приказал изрубить всех изменников, всех до единого. И сам принял в этом участие, приговаривая после каждого удара саблей:

–Спите, братцы, до Страшного Суда, а Бог уж нас рассудит!

Когда после кровавой сечи казаки спросили его, почему он так жестоко поступил, атаман,обладающий даром предвидения, ответил, что дети этих остающихся в Крыму людей, с надломленной волей, и особенно «тумов», могут вернуться на Русскую землю уже не в качестве соотечественников, а в качестве воинствующих и жестоких янычар или «контрактников» за головами невольников из русских людей.

–Встречался я с такими янычарами, – сказал один из казаков. – Драться они здорово умеют. Когда станешь одолевать его в бою, он начинает ругаться по – русски, а кричит, как турок.

После этих слов все замолчали, уйдя в свои мысли, очевидно, вспоминая свои истории, связанные с военными походами. Молчание нарушил куренной. Затянувшись в последний раз, он выбил трубку и, потянувшись, сказал:

–Ну что, хлопцы, повечеряли, пора и на боковую. Завтра рано вставать, – и, поднявшись, направился в курень.

За ним потянулись и другие казаки. Я тоже присоединился к ним. Расстелив свой матрац, я улегся на него и окинул взором своих товарищей по куреню. Каждый из них, перед тем как улечься, пристраивал возле себя свою саблю и остальные припасы так, чтобы в случае тревоги быстро быть во всеоружии. Посмотрев, как они делают это, и я под одобрительный взгляд куренного положил возле себя саблю и пистоли. Вскоре наступила тишина, которую затем нарушил громкий храп, который никак не давал мне уснуть. В нем чувствовалась своеобразная система людей, долгое время живущих вместе. Тон задавал казак с большим животом, лежащий у входа. Он начинал храпеть так, словно над твоим ухом громко били в огромные барабаны. Все остальные затихали, но, когда он заканчивал свое соло, несколько голосов уже на более щадящей ноте подхватывали его призыв, постепенно понижая звук. Заканчивал весь этот хор невысокий худой казак, лежавший слева от меня. Его храп можно было назвать соловьиной трелью, которая проникала во все уголки куреня. Затем наступала небольшая пауза, и все начиналось сначала. Я долго ворочался, привыкая к новой обстановке, но усталость взяла свое, и я вскоре уснул, несмотря на такой необычный концерт.

Утром я проснулся от звона медного колокола, висевшего на площади. Он возвещал начало нового трудового дня. Все казаки, умывшись, выстраивались перед куренем со своей саблей. Затем, разбившись на пары, они стали отрабатывать приемы сабельного боя. Со мной в паре тренировался худой казак. Он был достаточно опытным бойцом. Мне с трудом удавалось парировать его удары, а он, довольный результатом, все агрессивнее наступал на меня. Я трижды вспотел, прежде чем поступила команда закончить упражнения. Бросив саблю в ножны, я присел отдохнуть. Казак, наклонившись надо мной, похлопал меня по плечу и сказал:

–Ты добрый рубака, хлопче. Завтра я тебе покажу несколько сабельных приемов, которые помогут в бою. И, действительно, он сдержал свое слово, и я освоил с ним несколько необычных хитростей, обманных движений, использование кинжала как вспомогательного средства и рубку ятаганом, главным оружием янычар. Кроме этого, я позже изучил приемы боя казацкой пикой как в седле, так и в пешем строю. Что касается стрельбы из огнестрельного оружия, то она проводилась достаточно редко, так как берегли боевые припасы, которые стоили достаточно дорого.

После утренней разминки я пришел к шафару, который заставил меня взять бумагу и чернильницу, и мы вместе с ним пошли в скарбницу разбираться с казной. Он открыл большой амбарный замок и, взяв с полки светильник, зажег его. Войдя вслед за ним, я очутился сначала в оружейной комнате. Возле стены в ряд стояли пищали, бочки с порохом, висели пистоли, лежали сабли как в ножнах, так и без них. Шафран возился со следующей дверью, которая запиралась на два замка. Когда он отворил ее, передо мной открылась небольшая комната, заставленная сундуками, небольшими дубовыми бочонками и глиняными кувшинами. Возле них лежали какие-то свертки, замотанные в ткань или в персидские ковры, бока которых распирались предметами, скрытыми в них. Поставив светильник на полку, шафран сказал:

–Вот это – основная казна нашего войска. Есть еще и неприкосновенный запас, который хранится в церкви. Вопрос о его использовании решается общим собранием и в крайних случаях. Здесь хранятся всякие ценности, состоящие из предметов и украшений, а в неприкосновенном запасе в основном золотые и серебряные монеты. Каждый казак после похода выкладывает свою добычу перед собой, и я с войсковым писарем и помощниками забираем от него в казну десятину.