Владимир Нестерцов - В гостях у Папского Престола

–А как вы определяете, сколько и что брать? – спросил я.

–Ну, когда по весу, когда по виду предмета, который попал к нему в руки. К примеру, если это икона, то ее сразу отправляют к батюшке, а он уже определяет, куда ее – или в церковь, или в скарбницу. Это святое, и тут он главный. Если неприкосновенный запас не трогали до похода, то вся собранная десятина идет в скарбницу, если там что-то брали, то часть монет идет на пополнение необходимой суммы.

–А что казаки делают с оставшейся добычей?

–Да, кто как. Обычно к нашему возвращению сюда приезжают жиды – перекупщики, которые скупают все. Кто из казаков не продал свою часть, едет через Днепр, на ту сторону, и отдает родным или прячет, а часть просто пропивает все в шинках. Те, которые остаются здесь, имеют на территории Сечи свои схроны и прячут туда свои деньги. Все об этом знают, но никто не признается друг другу, только на смертном одре открывают эту тайну своим товарищам. Поэтому и ты в разговорах не касайся этих вопросов. Здесь этого не любят. Да, некоторые меняются своей добычей, если что кому приглянулось.

–А что еще интересного привозят, кроме драгоценностей и оружия? – не удержался я.

–Что еще? Да баб привозят. Правда, редко, но бывает. Тогда сразу казак отправляется отсюда восвояси и переезжает в село и обзаводится хозяйством. Однако случается, что не всем это по плечу. Некоторые возвращаются обратно и с еще большей силой рвутся в бой.

Вводя меня в курс дела, он перекладывал узлы, отодвигал бочонки и сундуки, ища что-то, известное только ему. При этом один из узлов развязался, и из него высыпались какие-то предметы прямо мне под ноги. Я наклонился, чтобы положить все на место. Первым предметом, который я поднял, оказалась серебряная чаша, на которой была изображена скачущая фигура, получеловек, полулошадь, с другой стороны он уже играл на каком-то струнном музыкальном инструменте. Следующим был ковш с танцующими малышами, причем их позы свидетельствовали о том, что они, очевидно, прилично выпили и теперь предавались веселью. К тому же фигуры были изображены так естественно, что вызывали умиление. Кроме этого я поднял с пола две позолоченные чаши с белой эмалью. Видя мое восхищение этими предметами, шафран сказал:

–Это хлопцы выделили из своей добычи. Говорят, нам такое баловство ни к чему, а здесь может пригодиться. Мы иногда эти чаши дарим в знак уважения при проведении переговоров или заключении союзов. Польское панство прямо млеет при виде подобных чаш. Например, эти трофеи хлопцы взяли в Константинополе, у одного турецкого паши. Сам-то он сбежал, и чаши бросил, и даже гарем. Ну, хлопцы все это и оприходовали, не пропадать же добру.

И он очень громко рассмеялся.

Вскоре он нашел то, что искал. Это была большая глиняная макитра, закрытая крышкой и обмотанная куском холста, на котором висела сургучная печать с изображением запорожского казака. Сорвав ее и открыв крышку, он высыпал содержимое на кусок ткани, расстеленной на глиняном полу. Передо мною образовалась куча различных драгоценностей. Здесь были и золотые диадемы, и украшения для волос, и подвески с драгоценными каменьями, и перстни с печатками, камнями и жемчугом, и золотые и серебряные серьги то в виде виноградных кистей, то в виде полумесяца. Особняком лежала золотая массивная цепь с подвеской в виде какой-то фантастической птицы, уткнувшейся своим клювом в бок серебряной чеканной чаши. Такого изобилия изысканных драгоценностей я никогда в своей жизни не видел, поэтому стоял, открыв рот, и смотрел, как в свете мерцающего светильника они переливаются всеми немыслимыми оттенками, словно приглашая взять в руки и рассмотреть себя поближе. А ведь они принадлежали когда-то разным людям, были неотъемлемой частью их жизни и несут в себе черты характера того человека, которому принадлежали. Драгоценности вот они, здесь, а где же эти люди?

Если для меня все это было неожиданностью, то для казначея это было обыденным делом.

–Доставай ручку, будем записывать, – сказал он.

–Вытащив из кармана небольшой мешок, он, расправив лежащие перед ним украшения, стал брать из кучи по одному предмету, диктуя мне, что и как записывать.

–Пиши: золотые браслеты в виде змеек – две штуки, золотая подвеска с каменьями – одна, серебряные перстни с печатками – две штуки, пуговицы золотые – семь штук… И так далее, пока мы не заполнили мешочек под завязку. После этого мы сложили оставшиеся предметы снова на место и запечатали макитру сургучом. Заперев двери, мы пошли к дому войскового писаря, где шафран достал реестр всей казны Запорожской и велел вычеркнуть из нее те предметы, которые мы отобрали, сделать отдельный реестр и отнести его на подпись к писарю. Так началась моя служба. С утра- военные упражнения, в остальное время – канцелярская работа. Я проводил ревизию казны и военных припасов, готовил различные письма и реестры, ездил с шафраном к жидам, перекупщикам и ростовщикам, покупал порох и свинец, пищали, которые мы тайком провозили на Сечь, так как польская корона очень косо смотрела на эти вещи. В результате я стал разбираться в драгоценностях, научился торговаться, обзавелся кучей полезных знакомых и стал заметной фигурой среди писарской братии на острове.

Именно в период моего упрочившегося положения на Запорожской Сечи появился личный представитель Папы Римского прелат Антонио Боттичелли. Он ничем не отличался от своей фамилии, был невысоким и толстым, как бочонок, но обладал достаточно острым умом, хитростью и большой энергией. Я познакомился с ним на процедуре вручения войсковому атаману личного послания от понтифика «славному войску запорожскому». Письмо было на латинском языке, поэтому и пригласили меня как переводчика. Глава католической церкви пытался привлечь на свою сторону такую грозную силу, как казачество, чтобы использовать ее в дальнейшем и против Порты, и против Речи Посполитой, и против Москвы. Он выражал восхищение «славными» делами запорожцев, заверял их в своей поддержке и выражал надежду на дальнейшее сотрудничество. Кроме этого, Папа просил учредить своеобразное посольство Ватикана при запорожцах, представителем которого будет прелат. Моя работа с письмом и перевод состоявшейся беседы на нормальный язык очень понравились Боттичелли, и он попросил атамана, чтобы я, по возможности, сопровождал его во время ознакомительной поездки по территории, относящейся к казачьему анклаву. Согласие было дано, так как войсковая Рада считала, что при таком представителе нужен будет свой глаз, так как неизвестно, для чего он прибыл на самом деле. Это и было поручено мне узнать, дабы руководство Запорожской Сечи в соответствующий момент могло принять адекватные меры. Плюс ко всему еще и польская корона была недовольна таким вниманием Ватикана к запорожской вольнице, боясь, что казачество еще больше поднимет голову. В проживании на острове послу было отказано, и он обосновался в одной из деревень на берегу, периодически наезжая на Сечь. Его интересовала численность казачьего войска, его вооружение, тактика, взаимоотношения с донскими казаками и королем польским. Он также интересовался реестровым казачеством и отношением населения к католической вере. Периодически он совершал поездки во Львов и Варшаву. Естественно, в этих вояжах я его не сопровождал, а занимался текущими делами, марал бумагу, пересчитывая запорожскую казну, да выполнял мелкие поручения войскового писаря. Однако душа моя рвалась в поход, меня переполняло желание испытать себя в ратном деле. Поэтому я всячески прислушивался ко всем разговорам, касающимся возможного похода запорожцев на Крым. Однако судьба распорядилась по-своему, и мне пришлось принять участие в боевых действиях не в далеких загадочных странах, а здесь, на берегах Днепра.