Светлана Фатеева - Вот идет большая птица [сборник рассказов]

Отворачиваясь от витрины, Эмма ловит краем глаза большую бесформенную тень. Чёрная клякса, дрожащая у неё за спиной, неровные края. Тень словно полностью сшита из рваных и истрёпанных лоскутов. Невозможно даже понять, на что она похожа. Эмма вздрагивает, быстро оборачивается. Никого и ничего, кроме неё самой. И отражается в стекле только она. От резкого движения голова взрывается болью, словно кипятка плеснули. Эмма закусывает губу. Никакой тени не было и быть не могло. Это мигрень. Всякая ерунда мерещится.

Эмма подходит к кассе. Очередь небольшая: пожилая пара, тройка ершистых подростков, бравирующих друг перед другом своей взрослостью и уверенностью, какая-то чересчур ярко накрашенная девушка. От неё пахнет приторно-сладкими духами до того сильно, что Эмма начинает чувствовать вновь усиливающуюся тошноту. Опускает голову, сглатывает часто и лихорадочно, пытается дышать ртом. Девица скучает, вертит головой, а потом достаёт мобильник и принимается с кем-то болтать. Голос у неё оказывается под стать духам: резкий и сладкий до дурноты. Он вонзается в голову Эммы сверлом, от боли сводит зубы. Пытаясь отвлечься, она переводит взгляд на прилавок возле кассирши. Жвачки, презервативы, батарейки. В глазах рябит, мелькают разноцветные мушки, голова кружится. В отражении на прилавке Эмме опять мерещится чёрная тень, стоящая за её плечом. Она подходит ближе, ближе, почти обнимает Эмму за плечи.

— Девушка, вам плохо? — доносится откуда-то издалека, и Эмма проваливается в темноту и дурноту, из которой слышится — клац-клац, цок-цок.

Клац-клац. Цок-цок. Вот идёт большая птица, что питается плотью и кровью. Она уже вошла в город, уже ступает по улицам, уже чувствует себя хозяйкой положения. Жертва выбрана, возможно, ночью она будет не одна, но первой… Первой будет эта.

Птица вся словно вытягивается в стрелу. Она чует желанный след, предвкушает, как будет сводить жертву с ума, наводить ужас, поддразнивать надеждой спастись. Кровь, приправленная страхом, так вкусна, так сладка. Птица трепещет в ожидании возможности начать охоту.

Жаль, что ночь ещё не спустилась на город. Жаль, что полную власть она обретёт только в темноте. Но зато уж после она поиграет с жертвой на славу.

Клац-клац. Цок-цок. Скоро, скоро ночь птицы — самая тёмная ночь в году. Город засыпает — кто-то не проснётся.

Эмма лежит на диване, ощущая затылком жёсткую подушку. На потолке причудливым узором сплетаются тени, за окном туманный день плавно перетекает в неверные зимние сумерки. Эмма плавает на границе сна и яви. Она слышит, как на тумбочке гудит её мобильный, но ни сил, ни желания встать, дотянуться, ответить нет. Звонок несётся откуда-то издалека, глухо, точно из колодца.

Днём она почти потеряла сознание в супермаркете. Это уже не просто мигрень, стоило бы обратиться к врачу. Мысли ленивые, они ползут, тянутся, наполняют голову тошнотворной болью. Ей повезло, что та пожилая пара, стоявшая в очереди, оказалась неравнодушной. Кажется, они не дали ей упасть на пол, помогли выйти на улицу, усадили на лавочку. Только тогда Эмма немного пришла в себя. Не полностью, но достаточно, чтобы почувствовать холодный сырой воздух, капли испарины на лице. Её о чём-то обеспокоенно спрашивали: раз, другой, третий. Эмма слышала чужие голоса, но не понимала слов. Только видела волнение и сочувствие на лицах мужчины и женщины. Она сумела выдавить из себя:

— Всё в порядке. Спасибо за помощь. Ничего не надо, я дойду до дома, тут близко.

Они не поверили ей, она видела это по их глазам. Вызвались её проводить. К этому моменту Эмма снова начала понимать человеческую речь, хотя смысл сказанного всё ещё с трудом доходил до неё. Она хотела отказаться, но сил спорить не осталось. Вместо этого она покорно дождалась, пока мужчина расплатился за их с женой покупки и помог ей встать. Женщина пристроилась с другой стороны, подхватила Эмму под руку. Они двигались с черепашьей скоростью, но Эмма была им за это благодарна: ноги почти не слушались её, всё тело переполнялось кисельной вязкой слабостью.

Всю дорогу пожилая пара пыталась убедить её вызвать «скорую» или хотя бы позвонить родственникам. Эмма слабо отмахивалась и, в конце концов, уже у дверей квартиры клятвенно пообещала сейчас же связаться с родителями. Они недалеко живут, честное слово, и десяти минут не пройдёт, как они прибегут, спасибо за беспокойство, но я не могу вас задерживать. Мужчина и женщина наконец оставили её в покое. Эмма повернула ключ и окунулась в полутёмную прохладу квартиры.

И вот теперь она лежит на диване и смотрит на потолок. Дверь комнаты заперта, шторы задёрнуты, но не плотно, и свет уличных фонарей, путаясь в голых ветвях деревьев, проникает в комнату. Отбрасывает тени на белёный потолок. Эмму слегка знобит, и она кутается в тяжёлое пуховое одеяло, пытается спрятаться от холода. Странно, она знает, что батареи греют на славу, что все окна плотно прикрыты, что ей должно быть жарко и невыносимо душно, но холод всё равно просачивается невесть откуда. И плевать он хотел на батареи, одеяло, тёплую кофту и шерстяные носки.

Тени на потолке принимают всё более причудливые очертания. То ли фантастические звери, то ли чудовища из глубин бездны. Одна из теней, огромная, неровная, истрёпанная, медленно ползёт по потолку к стене. Эмма скользит за ней взглядом. Вот тень перетекла на стену, вот потянулась тонкими щупальцами к полу. Эмма смотрит и думает: «Сейчас она станет плотной и объемной, отклеится от стены и шагнёт ко мне». Не знает, откуда такие мысли, но уверена, что права. Кажется, она уже видела похожий сон. А в том, что это сон, Эмма не сомневается. В реальности тени не ходят, не ведут себя, как люди.

Тень отрывается от стены, плоская, неясная. Сквозь неё можно видеть всю комнату, но с каждой минутой она становится всё более плотной, реальной. Наливается чернильной чернотой. Обретает очертания. Эмма не может оторвать от неё взгляд. Где-то глубоко внутри ей страшно до чёртиков: в желудке ледяной ком, колени как желе, прошибает пот. Но она не может пошевелиться. Только лежит и смотрит на тень, всё больше напоминающую птицу. Молчит. Ждёт.

Птица на несколько мгновений замирает возле стены. Кажется, она тоже приглядывается к Эмме, словно оценивает её, подгоняет под какие-то лекала, существующие в её воображении. Бред, конечно, у птиц нет воображения и они не способны ни оценивать, ни размышлять. Но это сон, страшный, самую малость сюрреалистичный. А во сне возможно и не такое.

Эмма дышит через раз. Ей хочется стать незаметной, раствориться в густых серых сумерках. Как можно тише вдох и выдох. Как можно меньше движений. Эмма бы и глаза закрыла, но боится хоть на секунду потерять птицу из вида. А та переминается с лапы на лапу, склоняет голову то в одну сторону, то в другую. Блестят глаза. Клацают когти по старому паркету. Клац-клац. Цок-цок. Почти как её сапожки утром. Мысль кажется забавной, и Эмма позволяет себе истерический смешок. Птица замирает на мгновение, будто удивлена странной реакцией человека. Потом поводит крыльями — им тесно в маленькой, почти игрушечной, комнатке — и решительно шагает вперёд.