Максим Кабир - Мухи

— Ну и ну, — сказал Рома. — Они отказывались хоронить мертвецов до конца восемнадцатого века?

— Не совсем, — мягко ответил Георгий Анатольевич. — Трупы выкапывали и в веке девятнадцатом. Выкапывали, чтобы бросить за кладбищем. Но в девятнадцатом упертых культистов уже отправляли в тюрьмы. И то, с чего я начал. Шестин. Здесь судили мельника, который украл из могилы скелет. На суде он сказал, что покойник был заложным, и по его вине обмельчала Змийка. — Историк выдержал театральную паузу. — Это случилось в тысяча девятьсот пятнадцатом году.

Саша прополоскала рот остывшим чаем, смыла горечь.

— В Шестине были «убогие дома»?

— Кто знает? Вполне допускаю. Но точных сведений нет.

— Я что-то такое слышала, — Саша замялась, — про традицию просить о чем-то у заложных.

Рома взглянул на нее удивленно.

— Так и есть. Я говорил, трупы, по убеждению предков, соединяли мир живых с миром загробным. Такой себе мостик. Через умерших передавали привет родне. А у заложных просили о разном, хотя это считалось ведовством. Разговором с бесами. Рядовые грешники горят в аду. Смола, котлы, весь спектр услуг. Но те, кто выслужился перед дьяволом на земле, самые гнусные, они якобы имеют особые привилегии. Некую власть. Возьмите пословицу «на обиженных воду возят». Обида, гордыня — грехи, и за них расплачиваются вечностью в пекле. Где души возят бочки с водой, как ломовые лошади.

— Как лошади, — эхом отозвалась Саша.

— А привилегированные мерзавцы — те, к кому как раз и обращались с просьбами колдуны, — они и в аду неплохо устраивались. Служили погонщиками. Я видел икону шестнадцатого века в одном шестинском монастыре. Души-водовозы тащат бочонки с кипятком, а ими погоняет…

«Кучер», — подумала Саша, и основание шеи лизнул холодный воздух.

— Заложный наездник, — сказал историк.

Ветер, треплющий зеленые волосы могил, утих, и поник флаг на заправке у микрорайона. Замерла осока. Вечер принес духоту, как в преддверии ливня, но небо было безоблачным и звездным. Снова ошиблись синоптики, неделю пророчившие грозу.

Над Водопоем, из которого когда-то вырос город Шестин, светила прибывающая луна. В одноименном кафе посетители отмечали долгожданную пятницу. Семейная пара, уминающая картошку фри. Шумная компания, запивающая водку пивом. И Саша с Ромой.

— Привет, мальчики и девочки! — сказала Инна, протирая столик. — Как настроение?

— Хорошее, — ответила Саша и спросила себя, снились ли официантке странные сны в их странном доме? А тете Свете? А детишкам? Мама уверяла, что вообще не видит здесь снов. Вот кому переезд пошел лишь на пользу. Мама за две недели помолодела, щеки румянились, она больше внимания уделяла внешности. Ходила, напевая под нос, все реже вспоминала дядю Альберта.

— Мороженое? Сок? Колу?

— Кофе, — попросила Саша. — Покрепче.

— А мне бокал нефильтрованного.

Инна упорхнула. Хмельные мужики провожали ее похотливыми взглядами. Джинсы соблазнительно обтянули пышные ягодицы. И Рома невзначай посмотрел вслед.

— Глаза сломаешь.

— Да я орешков заказать хотел.

— Ага, неплохой у нее орешек.

Саша оперлась на локти, жестом велела Роме молчать.

— Я размышляла о том, что сказал твой дедушка. Сопоставила с этими снами. Или видениями. С историей дома. Каждая деталь взаимосвязана. Каждая!

— Языческий культ и твои сны?

— Наши сны. Давай предположим — только предположим, что дом построен на могильнике. На гноище.

— Какое мерзкое слово.

— Разве такая редкость — дома на бывших кладбищах?

— Совсем не редкость, — признал Рома, — весь район шерстопрядильной фабрики — кладбище позапрошлого века, которое укатали в асфальт. А там, где сейчас «Ашан», маленькое кладбище было еще в нулевых. Дед даже участвовал в эксгумации могил.

— Но у нас — не кладбище. У нас склад непогребенных мертвецов. И это мне снилось: кости, которые выталкивает земля. Скулящие скелеты во дворе.

— Ваше пиво. — Инна поставила на подстаканник бокал. Золотистый напиток венчала шапка пены. — И лекарство от сна.

— Инночка, по сто нам плесни, — крикнули из-за соседнего столика. Официантка ушла, а Саша пригубила горячий кофе.

— Махонин знал о гноище. Оно было вынесено за черту деревень. Вот почему дом стоит на окраине.

— Ты не можешь знать об этом. Ты оперируешь снами.

— Тогда я свихнулась. Пускай. Но выслушай меня сначала. Махонин верил, что заложные исполняют просьбы. Допустим, увлекался некромантией. Он заказал для заложных дом. Как памятник или храм.

Уходя от Георгия Анатольевича, она спросила о пустотах по бокам тамбуров.

— Ты тоже заметила? Да, проектировка удивляет. Знакомый архитектор говорил, что Элле таким образом пытался согреть дом. Зимой в подъезде действительно тепло. Или Махонин готовил убежища на случай бедствий или войны.

— Разве были двери в эти помещения?

— Нет. Глухой кирпич везде. Но это не значит, что в них нельзя было попасть снизу или сверху по какой-нибудь тайной лестнице. Всегда есть варианты.

— Понятно, почему он разорился, — сказал Рома, отпивая пиво. — Вкладывать деньги в сумасшедшие проекты.

— Он искал медиумов, — сказала Саша. — И это факт. Собрал шесть человек. Цвиру Минц, Адама Садивского и остальных. Они жили в доме, бог весть чем занимались. Устанавливали контакты с загробным миром. А в деревне тем временем пропадали дети.

— Жертвоприношения? — Лицо Ромы выражало скепсис.

Саша напомнила:

— Вещук! Нам снился один и тот же человек! Это причина как минимум не перебивать меня.

— Прости.

— Медиумы пропали. Доигрались в свои игры. Махонин утонул или утопился. Но дом-то никуда не девался. И в нем поселился Виктор Гродт.

— И Виктор Гродт попросил у заложных талант и славу, — сказал Рома.

Саша восприняла его реплику всерьез.

— Хм, я об этом не думала.

— Да откуда Гродту знать о медиумах и мертвецах? Пятнадцать лет прошло, как Махонин умер.

У Саши был ответ. Безумный, как и все в их диалоге.

— Дом внушает нам образы через сны. Как внушил тете Гале. В кошмаре Гродт сказал мне, что дом — это ловушка. И что рано или поздно Кучер придет за мной.

— Кто такой Кучер? Махонин?

— Я думаю, он — мертвец из гноища. Разбуженный ритуалом Цвиры Минц. Гродт нарисовал его в виде ассирийского божества Баал-Зебуба. Он повелевал мухами, ему приносили в жертву детей. Муха на стене — это сам Гродт, угодивший в мухоловку.

Фантазия оказала медвежью услугу: воссоздала по рассказам пожилого соседа ад. Несчастных людей, превращенных в скот. Запряженные, они тащат сквозь испарения и миазмы бочки, а погонщик щелкает хлыстом, и клубится жирный дым над кострами.

— Скажи мне, что в этом нет никакого смысла?