Максим Кабир - Мухи

Манекен, одетый с иголочки, в начищенных до блеска туфлях. Незапоминающаяся внешность, зализанные волосы…

— Залазь ко мне в машину, звездочка, я друг твоей мамы, она ищет тебя.

Инна забыла, что случилось потом. Вероятно, манекен отвез ее на игрушечном автомобиле в манекенью страну, а потом высадил около парка, заплаканную.

Проходя мимо витрин, Инна опускала взор. Вы замечали, что манекены немного меняют позы, пока вы не смотрите на них?

В последнем сне манекены напирали и тянули к ней протезы. Она проснулась, захлебываясь слезами. Позвонила напарнице и хозяину «Водопоя». Выбила три отгула. Как там зовут весельчака, что назначал ей свидания и приходил в кафе пару раз? Коля. Крестный папа ее милой соседки.

— Ты чудо, — сказал любовник, поглаживая полные девичьи бедра.

Она приподняла руками свою пышную грудь, чтобы он хотел, чтобы изнывал от желания.

— Поцелуй меня.

Губы страстно впились в мякоть.

Инне исполнилось двадцать восемь. Ее жизнь была чередой разочарований. Она похоронила обоих родителей. И двух детей, пусть и не было гробиков и крестов над могилами. Кровотечение, алые сгустки, чистка в гинекологии. Двадцатая неделя и двадцать шестая. Врачи говорили: недостаток прогестерона. Прописали гормональную терапию. Муж бросил ее. Ребенок был слабым шансом сохранить треснувший по швам брак. Она мечтала о материнстве, о большой счастливой семье.

Осенью Инна начала все с нуля. Устроилась в кафе на окраине города. Сняла шикарную квартиру. Однокомнатная в Речном обошлась бы дешевле, но теснота вызывала у нее панику. Хозяева квартиры обитали за границей, она могла жить в их двушке хоть до старости. Обустроить детскую.

Дореволюционные хоромы вместили бы ораву детей.

Впервые переступив порог, она поняла, что здесь сумеет построить будущее, которое заслужила. Стены нашептывали о счастье.

Однако с переездом ей стали сниться странные сны. Про старые кости. Про манекены. Про Урфина Джюса. Так она нарекла главное чудище из повторяющихся кошмаров. Во сне она знала, что Урфин Джюс прячется под фундаментом, всегда скрытый темнотой. Он управлял манекенами, как герой волковской сказки — деревянными солдатами. Натравливал их на Инну. Он был очень плохим. Очень голодным.

— Да, вот так, вот так, — шептала она. Белые локоны разметались по подушке. Груди подпрыгивали в такт толчкам.

— Погоди! — взмолился любовник. — Не сдержусь.

Он был таким смешным, развлекал ее байками о кругосветном плавании, о немыслимо далеких странах. О вещах вне Шестина, города, в котором она застряла навеки. Они гуляли по центру и целовались под вязами, и она не думала о дурных снах. Коля напоминал пирата.

— Я пью таблетки, — сказала она, прикусила мочку его уха.

Он застонал, забился на ней. Отдал частичку себя.

В минувший понедельник Инна отдыхала от работы перед телевизором. Листала журнал и клацала пультом, подыскивая мелодраму на ночь. Она застопорилась на канале «ТВ-Голд». Местное телевидение показывало передачу о ее доме. Коптер парил над полем, снимая здания сверху. Нефункционирующие дымоходы. Двускатная крыша. А вон окно, то самое, за которым она сейчас сидит. И заболоченная река, и поле…

Она добавила звук.

— …Шедевр архитектуры, — говорил диктор. — Несомненно, лучшее творение архитектора Элле.

Камера плавно вклинилась в подъездный портал, демонстрируя этажи и лестницу, по которой Инна спускалась и поднималась ежедневно. Диктор рассказывал об истории здания. В кадре появился худощавый мужчина с черными подрисованными бровями и темно-карими глазами. Инна подумала, что гримеры переборщили, пудря его. Титр сообщал, что это жилец дома, Адам Садивский.

— Он живой, — сказал Садивский. — Дом — живой, он мой друг. Он друг всех, кого приютил.

Инна решила, что передача давнишняя. Никаких Адамов среди ее соседей не было.

На футболке мужчины краснел принт. Толстые буквы складывались в слова «БААЛ-ЗЕБУБ».

— А это правда, — спросил ведущий — тень за камерой, — что дом исполняет желания?

— Если в это верить, — хитро улыбнулся Садивский.

Теперь канал транслировал мультфильм, стилизованный под обучающие материалы. Художник нарисовал на компьютере Иннин дом. Рожки дымоходов и гипсовые фрукты. Играла навязчивая мелодия, навевающая воспоминания о восьмибитных приставках. Тот же диктор вещал на фоне:

— Знакомьтесь, Лиля!

Мультяшная девочка была чем-то расстроена. Она наблюдала из окна, как сверстницы гоняют по двору на великах, рассекают от турникета до заросшей аиром Змийки.

— Лиля хочет велосипед, но у мамы совсем нет денег!

Показали крупным планом дом, и дом произнес, используя входную дверь, как рот:

— Попроси у меня!

Говорил дом с окающим акцентом, как вологодский крестьянин или Дед Мороз.

Осененная девочка написала на бумажке:

— Подарите мне велосепед!

Раздалось предупреждающее бибиканье. Красные полосы крест-накрест перечеркнули записку. Ее, под одобрительные аплодисменты, заменила другая, правильная.

«Заложные, подарите мне велосИпед».

Зазвенело, девочка побежала к дверям. На пороге стояли мужчины в элегантных костюмах.

— Ура! — сказал диктор. — Заложные не заставили себя ждать!

Мужчины вручили смеющейся девочке велосипед и похлопали по макушке.

— Дом — золотая рыбка! — восхитился диктор. — Ну где вы такой найдете?

Локоть Инны съехал с подлокотника, журнал упал, шелестя, на ковер. Инна очнулась перед телевизором. Перепутавшая сон и явь. На экране отплясывали какие-то морячки. Передача приснилась ей от и до.

«Это приятнее, чем манекены», — буркнула Инна. Лежа в постели, она снова и снова прокручивала сон, дурацкий мультик про желания. Навязчивый, как та мелодия. Ту-ту-ру-ру-ту-ту.

Во вторник она обслужила сразу двух беременных клиенток. Погруженная в мысли, скучающая за прилавком, она вывела контурным карандашом на салфетке: «Заложные, я хочу забеременеть».

Копаясь в сумке, ища ключи, она обнаружила эту записку и обругала себя.

«Мало тебе бабок-шептуний и прочих аферистов? Дожилась! Теперь ты выполняешь ритуалы, которые сама же и придумала».

Салфетка отправилась в старую подъездную печь.

— Куда ты? — Инна перекатилась на край дивана, голая и счастливая.

Коля чмокнул ее в колено.

— Воды попить.

— Я принесу.

— Отдыхай, я сам.

— Кувшин возле микроволновки.

Коля встал, обмотался одеялом, как мушкетерским плащом.

— Слушай, — сказал он, — я у крестницы спросить побоялся. Тебе в этом доме нормально?

— Нормально, а что?

— Ну, какой-то он мрачный.

— Привыкнуть нужно. Мне все дома мрачные. Если я в них одна.

Коля запахнул полы импровизированного плаща и оглядел Инну, ее аппетитную фигуру, мягкие и нежные груди. Нагнулся и поцеловал в губы.