Питер Страуб - История с привидениями [litres]

– Вы не хотите уходить, правда?

– Не хочу.

– Ну что ж, тогда оставайтесь ночевать.

То, что за этим последовало, не было страстным слиянием тел, скорее наоборот – Альма была так же пассивна в постели, как и в жизни. Правда, она без усилий испытывала оргазмы, сначала во время прелюдии, потом – в процессе самого акта; она как ребенок держалась за мою шею, сжав меня бедрами и сцепив ноги у меня на спине; но даже тогда, я чувствовал, она была не со мной.

– О, как я люблю тебя! – собрав мои волосы в кулак, прошептала она, когда мы начали в третий раз, но давление ее рук было таким же легким, как и ее голос. Раскрывая очередную ее тайну, я видел за ней следующую. Казалось, чувство Альмы имело один источник с ее застольными манерами. Я знавал десяток девушек, которые были «лучше в постели», чем она, но ни с одной из них меня не охватывала такая тонкая, деликатная нежность, такая легкая, естественная и непринужденная игра теней и цвета чувства Альмы. Я был словно на пороге неведомого мне откровения – словно перед еще не открытой дверью.

Впервые я понял, почему женщины влюблялись в донжуанов, почему они унижали себя, преследуя их и добиваясь их любви.

Я понимал, что она дала мне богатую пищу для размышлений, рассказав о своем прошлом. Я убедился, что она настолько неординарна, насколько только может быть женщина. Это все было очень созвучно с Х. Х. Х, с внезапным бегством из Чикаго; неординарность казалась неотъемлемой чертой образа жизни Альмы.

Чего я желал – конечно же, вытеснить, заменить собой всех живущих в ее сердце; приоткрыть ту заветную дверь и разгадать все ее тайны; хотел, чтобы ее благосклонность и нежность были обращены лишь ко мне одному. В одной из суфийских сказок слон влюбился в светлячка и вообразил, что тот светит лишь для него одного; и когда светлячок отлетал от слона на некоторое расстояние, гиганту казалось, что букашка своим светом вычерчивает контуры слона.

Мало сказать, что эта любовь поставила меня на колени. Мои порывы продолжать книгу угасли. Я не в силах был выдумывать чувства, поскольку отдавал свои собственные; загадка Альмы была такой завораживающей, что загадки моих выдуманных персонажей казались надуманными и поддельными. Я займусь ими, но сначала разгадаю эту тайну.

Беспрестанно думая об Альме Мобли, я ловил каждую возможность, чтобы видеть ее; все последующие десять дней я был рядом с ней каждую минутку, не занятую преподаванием. На моем столе росла пачка непрочитанных работ студентов, догоняя по высоте стопку очерков по «Алой букве». В этот период наша сексуальная бравада была просто невероятной. Мы занимались любовью в опустевших на перемены аудиториях, в незапертой преподавательской; однажды я даже последовал за ней в дамский туалет и овладел ею, пока она балансировала на унитазе. Как-то на лекции, после моего очень уж пылкого выступления, один студент литературного факультета спросил меня:

– А как бы вы охарактеризовали человека – в общих чертах?

– Сексуальный и несовершенный, – ответил я.

Я сказал, что проводил с ней «почти» все время, не занятое лекциями. Исключением были два вечера, когда Альма уезжала, как она сказала, навестить тетю в Сан-Франциско. Она сообщила мне имя тети – Флоренс де Пейсер, – но, когда уехала, меня замучили сомнения. Однако когда она вернулась, я не почувствовал никаких признаков другого любовника. И никаких признаков Х. Х. Х., что меня тревожило еще больше. И она окружила миссис де Пейсер таким количеством обстоятельных деталей (йоркширский терьер по кличке Снупи, полный гардероб платьев от Халстона, служанка по имени Росита), что все мои подозрения улетучились. Невозможно, проведя вечер с кровожадными зомби из Х. Х. Х., вернуться с кучей рассказов о собаке по кличке Снупи. Если и были другие любовники или та неразборчивость в связях, которую я почувствовал в ней в нашу первую ночь, – сейчас от них не осталось и следа.

Лишь одно озадачило меня – не гипотетический соперник, а, казалось бы, незначительное ее высказывание наутро после возвращения. Возможно, она проговорила это невольно, под воздействием охватившего ее чувства – не знаю.

– Тебя одобрили, – сказала Альма.

Мне на мгновение показалось, что она имеет в виду окружающую нас обстановку: эту китайскую вазу на столике у кровати, рисунок Пикассо в раме, ворсистый ковер… (Все это будило во мне чувство неуверенности и ненадежности.)

– Так ведь ты одобряешь, – сказал я.

– Не я. Нет, я, само собой, в первую очередь, но не я одна, – и она прижала палец к моим губам.

Через день-другой я уже забыл об этой незначительной загадке.

И, конечно же, я забыл о своей работе, о ее основной части. Даже по прошествии самых бурных наших недель я посвящал преподаванию намного меньше времени, чем прежде. Никогда в жизни я не был так влюблен: мне казалось, будто всю свою прежнюю жизнь я обходил радость стороной, смотрел на нее косо, не понимал ее; только Альма повернула меня лицом к ней и заставила взглянуть прямо в глаза. Все, что вызывало в любимой сомнения, сгорало в пламени моего чувства. А если я чего-то о ней не знал – черт с ним: мне хватало с лихвой и того, что было известно.

Я уверен, что именно она первой заговорила о нашей свадьбе. Это прозвучало примерно так: «Когда мы будем женаты, будем много путешествовать» или «В каком домике ты хотел бы жить, когда мы поженимся?» Наш разговор скользнул к этой теме как-то сам собой, без всякого напряжения, и я не ощутил никакого принуждения, а лишь почувствовал себя еще счастливей.

– О, теперь ты окончательно одобрен, – сказала она.

– Ты меня как-нибудь познакомишь со своей тетушкой?

– Лучше приберегу тебя, – ее ответ не был связан с моим вопросом. – Если на следующий год поженимся, давай проведем лето на островах в Греции. На Поросе остались друзья отца, мы можем остановиться у них.

– Их одобрение я тоже должен получить?

– Одобрят или нет – мне все равно, – сказала она, беря мою руку, и мое сердце забилось сильнее.

Через несколько дней Альма сказала, что после Пороса она хотела бы съездить на месяц в Испанию.

– А как же Вирджиния Вулф? Твой диплом?

– Я не слишком прилежная студентка.

Близился день моей лекции о Стивене Крэйне, и я, наконец осознав, что совершенно не готов, сообщил Альме, что как минимум пару вечеров мне придется провести в библиотеке:

– Хоть и выйдет жуткая халтура и мне наплевать, продлит Либерман мой контракт еще на год или нет, поскольку мы с тобой решили уехать из Беркли, однако мне все-таки надо собрать в кучку хоть пару идей.

– Хорошо, – согласилась она, поскольку все равно планировала съездить к миссис де Пейсер на ближайшие два-три дня.