Питер Страуб - История с привидениями [litres]

– Семнадцать, – поправил Льюис.

– Да, семнадцать. Не перебивай. Несомненно, ты считаешь себя уже достаточно взрослым. Но пока ты живешь с нами под одной крышей, выпивать ты не будешь, это понятно? И я очень хочу, чтобы ты доказал, что повзрослел, другим способом – например, помогал бы матери с уборкой. Впредь ты будешь отвечать за чистоту и порядок в этой комнате. Ты должен будешь делать здесь уборку раз в неделю. И каждое утро осматривать камин. Ты все понял?

– Да, сэр, – ответил он.

– Хорошо. Это первое. Второе – это твои друзья. Мистер Джеймс и мистер Готорн прекрасные люди, и я бы сказал, у меня прекрасные отношения с ними обоими. Но годы и обстоятельства разделяют нас. Я не могу называть их своими друзьями, так же как и они меня не могут считать своим другом. С одной стороны, они члены епископальной церкви, а это почти то же, что и папизм. С другой, они обладают приличным состоянием. Мистер Джеймс, должно быть, один из самых богатых людей в Нью-Йорке. Ты понимаешь, что это означает сейчас, в тысяча девятьсот двадцать восьмом?

– Да, сэр.

– Означает это, что его сын тебе не ровня. Точно так же, как и сын мистера Готорна. Мы ведем достойную и праведную жизнь, но мы небогаты. И если ты будешь продолжать общаться с Сирсом Джеймсом и Рики Готорном, тебе грозят пагубные последствия. У них привычки и увлечения юношей из богатых семей. Ты знаешь, что я планирую осенью отправить тебя в университет, однако ты будешь одним из самых бедных студентов Корнелла, и тебе не следует перенимать подобные привычки, Льюис, они губительны. Я всю жизнь буду с сожалением вспоминать о великодушии твоей матери, потратившей свои личные сбережения на то, чтобы купить тебе автомобиль. – Отец начал второй круг по комнате. – И еще. Люди сплетничают о вас троих и этой итальянке с Монтгомери-стрит. Я знаю, что сыновей священнослужителей люди обычно считают диковатыми и нецивилизованными, однако… Нет, у меня просто нет слов. – Он остановился на полпути и серьезно посмотрел в глаза сыну. – Полагаю, что ты понял меня.

– Да, сэр. Я понял. Это все?

– Нет. Я не знаю, что с этим делать, – отец протягивал ему трупик маленькой короткошерстой собаки. Я нашел ее мертвой на дорожке к церковной двери. Что, если бы кто-то из прихожан увидел ее там? Я хочу, чтобы ты немедленно выбросил это.

– Хорошо, оставь ее, – сказал Льюис. – Я похороню ее в розовом саду.

– Пожалуйста, сделай это немедленно.

Льюис взял собаку и пошел к выходу из гостиной, но в последнюю секунду оглянулся спросить:

– Вы готовы к воскресной церемонии, отец?

Никто не ответил. Льюис оказался в нежилой спальне верхнего этажа дома на Монтгомери-стрит: единственный предмет мебели в комнате – кровать; половые доски голы; к раме окна пришпилена промасленная бумага. Поскольку колесо машины Льюиса спустило, Сирс и Рики отправились просить у Уоррена Скейлса его старенькую развалюху: Уоррен с беременной женой приехали в город за покупками. На кровати лежала женщина, но на вопрос Льюиса она не ответила, потому что была мертва. Ее тело укрывала простыня.

Льюис мерил шагами комнату, с нетерпением ожидая, когда его друзья вернутся с машиной фермера. Он не хотел смотреть в сторону укрытого тела на кровати и подошел к окну. Сквозь бумагу виден был лишь мутный оранжевый свет. Он украдкой оглянулся на постель.

– Линда, – с болью прошептал он.

Теперь он стоял в металлической комнате с серыми железными стенами. Одинокая лампочка свисала с потолка. Его жена лежала под простыней на металлическом столе. Льюис склонился над ней и зарыдал.

– Я не буду хоронить тебя в пруду, – сказал он. – Я отнесу тебя в розовый сад.

Он коснулся холодных пальцев Линды и почувствовал, как они дрогнули. Он отшатнулся. В ужасе он смотрел, как ее руки заскользили под простыней – белые пальцы взялись за край и отдернули ее от лица. Она села, открыла глаза.

Льюис попятился и сжался в дальнем углу маленькой комнаты. Когда его жена свесила ноги со стола морга, он закричал. Она была обнажена, левая половина лица разбита. В детском протестующем жесте он вытянул перед собой руки. Линда улыбнулась ему и спросила:

– А как же бедная собачка? – Она показала на неукрытую поверхность стола, где в луже крови лежала на боку маленькая короткошерстая собака.

Оторвав взгляд от животного, Льюис вновь с ужасом посмотрел на жену, но Стрингер Дэдам с отрезанными по локоть руками возник рядом с ним. Коричневая рубашка скрывала окровавленные культи.

– Что ты видел, Стрингер? – спросил Льюис.

Стрингер, кроваво улыбаясь, ответил:

– Я видел тебя. Поэтому я выпрыгнул из окна. Не прикидывайся дурачком.

– Меня?

– Я сказал – тебя? Ну, значит, это я дурак. Я не видел тебя. Тебя видела твоя супруга. А вот я видел свою невесту. Заглянул в ее окно и увидел – в то самое утро, когда возился с молотилкой. Господи, каким же я был идиотом!

– Но что же такого необычного ты видел? Что она делала? Что ты пытался сказать своим сестрам?

Стрингер запрокинул голову и рассмеялся, изо рта хлынула кровь. Он закашлялся.

– Святые угодники! Это было настолько удивительно, дружище, что я глазам своим не поверил. Ты когда-нибудь видел змею с отрубленной головой? Ты видел, как голова ее валяется отдельно, такая маленькая – с ноготок, – и стреляет язычком? Ты видел, как туловище извивается в пыли и бьет себя хвостом? – Стрингер хохотал, пуская кровавые пузыри. – Святой Моисей, Льюис, что за дрянь! Честно тебе скажу, с того самого момента я перестал четко соображать, у меня словно мозги расплавились и вытекли через уши. Это стряслось в девятьсот сороковом году, помнишь? Меня хватил паралич, и вся левая половина тела отнялась. И ты кормил меня с ложечки, как ребенка. Гррр, такая гадость!

– Это был не ты, – сказал Льюис, – а мой отец.

– Да? Постой, о чем я тебе говорил?.. Все так перепуталось… Мне будто оторвали голову, а язык продолжает болтать, – Стрингер смущенно улыбнулся. – Скажи-ка, ты, случаем, не собирался забрать эту бедную собачку и утопить ее в пруду?

– О да, когда они вернутся, – сказал Льюис. – Нам нужна машина Уоррена Скейлса. Его жена беременна.

– Жена римско-католического фермера меня не волнует, – сказал его отец. – Год, проведенный в колледже, дурно повлиял на тебя, Льюис, ты стал груб, – он посмотрел на сына долгим и грустным взглядом. – И я понял, что это грубый век. Грешный и порочный, Льюис. Наш век обречен. Мы рождены в проклятии, и дети наши обречены на прозябание во тьме. Ах, если бы я мог вырастить тебя в более стабильное время, Льюис, когда наша страна была настоящим раем! Раем! Поля – насколько хватало глаз. Поля, щедро одаренные Господом. Сын, когда я был мальчиком, я видел Писание в каждой паутинке. Всевышний тогда наблюдал за нами, Льюис, и его присутствие ощущалось в солнечном свете и в шуме дождя… А нынче мы – словно пауки в огне. – Отец взглянул вниз, на воображаемый огонь, греющий его колени. – И все началось с железных дорог. Это точно, сынок. Железные пути дали деньги людям, в жизни своей не державшим в руках больше двух долларов одновременно. Железный конь испоганил землю, и теперь по стране расползается, как позорное пятно, финансовый кризис. – Он смотрел на Льюиса пронзительно синими глазами Сирса Джеймса.