Питер Страуб - История с привидениями [litres]

Флосси обнюхала корни дерева, обернулась, будто проверяя, здесь ли охотник, и потрусила дальше.

Хуже всего, размышлял он, было то, что он позволил Линде одной пойти в комнату к ребенку. Сидя за столом с миссис де Пейсер, одурманенный, уставший куда сильнее, чем сейчас, он чувствовал тогда всю нереальность ситуации, ее фальшь, казалось, он был участником чьей-то игры. Об этом он умолчал в своем рассказе. Сидя за столом, пробуя еду и не ощущая ее вкуса, слушая безостановочную болтовню миссис де Пейсер, он чувствовал себя марионеткой в руках кукловода. А если так, то почему же он продолжал сидеть, почему не боролся с собой, не пытался как-то привести себя в чувство – почему он не взял Линду за руку и не убрался вон?

Дон тоже что-то упоминал об ощущении участника в чужой игре.

«Потому что они настолько хорошо изучили тебя, что знают наперед, что ты будешь делать. Вот поэтому ты и остался сидеть. Потому что они знали, что ты будешь сидеть».

Прошелестел легкий ветерок, стало холоднее. Собака подняла нос, принюхалась и повернулась туда, откуда прилетел порыв ветра. Она ускорила шаг.

– Флосси! – крикнул он. Гончая, отбежавшая от него уже на тридцать ярдов, показалась впереди на опушке и, обернувшись, посмотрела через плечо на Льюиса. Затем она очень удивила его: пригнула голову и зарычала. В следующее мгновение она скрылась в зарослях. Глядя вперед, Льюис видел лишь густые пирамиды елей, иногда перемежающиеся сухими скелетами других деревьев, да пятна проталин. Ноги его замерзли. Наконец он услышал лай собаки и пошел на звук.

Когда он наконец увидел Флосси, она начала жалобно скулить. Гончая стояла на дне небольшой расщелины, а Льюис находился у ее верхнего края. Крупные гранитные голыши, будто истуканы с острова Пасхи, усыпанные кварцевой крошкой, громоздились внизу. Собака подняла голову, посмотрела на него, опять заскулила, подалась вперед, а затем застыла у одного из голышей.

– Ко мне, Флосси! – позвал он. Собака припала к земле, виляя хвостом.

– Что там? – спросил он.

Он сделал шаг вперед и съехал вниз, в холодную грязь. Собака коротко гавкнула один раз, сделала маленький круг, вернулась на прежнее место и вновь прижалась к земле. Взгляд ее был прикован к елям, кучно растущим в дальнем конце расщелины. Пока Льюис с трудом шлепал по грязи, Флосси начала ползком подкрадываться к этим зарослям.

– Не лезь туда, – сказал он. Собака, поскуливая, замерла у ближайшей ели; потом нырнула под ветки и исчезла. Он пытался звать ее. Гончая не возвращалась. Ни звука не доносилось из-за плотной стены еловых ветвей.

Расстроившись, Льюис поднял голову: северный ветер принес тяжелые облака. Двухдневная передышка закончилась.

– Флосси!

Собака не появлялась, но, вглядываясь в гущу елей, он поразился: в пушистом кружеве хвои вырисовывались контуры двери. Завиток темных иголок закручивался в форме ручки. Это был удивительнейший оптический обман: взгляд различал даже петли и замочную скважину.

Льюис сделал шаг вперед. Сейчас он стоял на том месте, где Флосси припадала к земле. Детали иллюзии по мере приближения вырисовывались все четче. Теперь рисунок иголок складывался в текстуру полированного дерева. Это была игра света и теней – и он знал эти очертания. Это была дверь его спальни.

Льюис медленно приблизился к двери. Он стоял достаточно близко, чтобы коснутся гладкой поверхности ореховых планок. Ему захотелось отворить ее.

Льюис стоял в мокрых ботинках на холодном ветру и знал, что все непостижимые случайности его жизни, начиная с 1929 года, привели его сюда: это они поставили его перед несуществующей дверью в ожидании непредвиденного события. Только что он думал, что история смерти Линды не имела финала, как и история Дона об Альме Мобли, – то сейчас, здесь, Льюис понял: вот он, финал, за этой дверью. Даже если эта дверь была началом не одной, а множества комнат.

Льюис был не в силах устоять. Отто, потирающий руки над костром, представлялся слишком незначительной толикой реальности, чтобы удержать его здесь. Льюису, уже принявшему решение, его прошлое, в особенности последние годы в Милбурне, казалось тяжелым бременем, не утихающей тоской и бессмыслицей – и путь к исходу ему только что указали.

Поэтому Льюис повернул медную ручку и занял свое место в головоломке.

Он вошел, как он понял, в свою спальню. Он тотчас узнал ее: залитая солнцем, наполненная испанскими цветами, – та самая комната на первом этаже отеля, где жили они с Линдой. Шелковистая китайская дорожка убегала из-под его ног; свежесрезанные цветы в вазах еще тянулись к солнцу. Обернувшись, он увидел закрывающуюся дверь и улыбнулся. Солнце лилось в комнату сквозь сдвоенные окна. А за ними виднелась зеленая лужайка, железное ограждение обрыва и начало лестницы, спускавшейся к тускло блестевшему далеко внизу морю. Льюис подошел к кровати под балдахином. Аккуратно сложенный темно-синий вельветовый халат лежал на ней. Окутанный тишиной и покоем, Льюис продолжал исследовать очаровательную комнату.

Дверь из гостиной отворилась, и Льюис повернулся, улыбаясь жене. Не помня себя от счастья, он подался навстречу, раскрывая объятья. И остановился: она плакала.

– Родная, что с тобой? Что случилось?

Она подняла руки: на них лежало тело маленькой короткошерстой собачки.

– Один из постояльцев нашел ее на дворе. Все как раз собирались к завтраку, и когда я пришла туда, они стояли вокруг и смотрели на бедняжку. Какой ужас, Льюис!

Льюис чуть наклонился, вытянувшись над телом собаки, и поцеловал жену в щеку:

– Я позабочусь о ней, Линда. Но каким образом она попала туда?

– Говорят, кто-то выбросил ее из окна… Ох, Льюис, да у кого же рука поднялась на такое?

– Я все устрою. Господи, как жаль. Присядь, отдохни чуток. – Он взял у нее трупик. – Не переживай.

– Но что ты с ней собираешься делать? – запричитала Линда.

– Похороню в розовом саду, рядом с Джоном.

– Вот и хорошо. Как славно…

С собакой на руках он направился к двери гостиной, затем остановился:

– А в остальном ленч прошел хорошо?

– О, замечательно! Флоренс де Пейсер ждет нас у себя сегодня к ужину. Как же ты пойдешь после тенниса? Не забывай, тебе уже шестьдесят пять.

– Да бог с тобой! – удивленно взглянув на нее, воскликнул Льюис. – Мы ведь еще женаты, значит, мне пятьдесят. Рановато ты меня состарила.

– О, прости, – сказала Линда, – я так расстроилась…

– Погоди чуток, я сейчас вернусь, у меня есть замечательная идея, – сказал Льюис и вышел в гостиную.

Собака вдруг стала невесомой и исчезла – все вдруг изменилось. К нему шел его отец и говорил:

– …И еще кое-что, Льюис. Твоя мать несомненно заслуживает, чтобы с ней считались. Ты ведешь себя так, будто это не наш дом, а гостиница. Возвращаешься поздно ночью. – Его отец миновал кресло, за которым стоял Льюис, повернул к камину, затем направился к противоположной стене комнаты, продолжая говорить. – Люди говорят, что ты порой даже употребляешь спиртное. Я никогда не был ханжой, но подобного не потерплю. Тебе едва исполнилось шестьдесят пять…