Светлана Гребенникова - Мерцание зеркал старинных. Странная любовь

Впрочем, в старую столицу уже стали перебираться знаменитые роды – я слышала, например, что князь Голицын после смерти Никиты не захотел более жить в Петербурге. Петру Борисовичу Шереметьеву после смерти жены и дочери Москва тоже показалась более подходящей для проживания. Стали обосновываться здесь Долгорукие, Волконские, Салтыковы, Юсуповы, Бутурлины… В городе селилось и новое дворянство: Разумовские, Апраксины, Демидовы и родственники моего батюшки – Орловы.

Я хорошо знакома с Алексеем Григорьевичем Орловым-Чесменским. Он часто бывал в доме графа, и наше с папенькой скромное поместье тоже посещал. Граф Алексей Орлов делал мне подарки, и они с братом не раз появлялись на нашем подворье с красавцем-скакуном в поводу.

…Многие интересные факты, о которых я не ведала тогда, теперь, «с высоты прожитых веков», мне уже известны, и я с удовольствием поделюсь своим знанием с вами, мой дорогой читатель…

Алексей Григорьевич переедет в прекрасный дом на берегу Москвы-реки – в Нескучном саду возле Донского монастыря – и будет славиться богатством, роскошью и хлебосольством. Чего стоили хотя бы «карусели» – конные состязания, похожие на те, зрителем которых я была в Петербурге: участники на скаку метали кольца на штыри и рубили головы картонным туркам и рыцарям…

Так состоялось мое повторное знакомство с Москвой, где я не была с самого детства.

Мы свернули на загородную дорогу и через некоторое время въехали в летнюю резиденцию Шереметьевых. Моему взору предстала удивительная картина! Кусково походило на райский сад: гондолы и изящные лодочки бороздили бесчисленные пруды и каналы; перила мостов сияли каменьями; гроты, беседки, правильно остриженные липовые аллеи – всё это произвело на меня неизгладимое впечатление. На лугах, дожидаясь графской охоты, паслись гордые олени и пугливые косули. Я точно попала в сказку: куда ни погляди – всюду невиданной красоты природа, укрощенная искусной рукой садовника. В зеркальной глади большого пруда отражался нежно-розовый дворец. К парадному входу поднимался центральный марш белокаменной лестницы, а с двух сторон располагались пологие пандусы, по которым гости могли подъехать прямо к дверям. Их венчали фигуры сфинксов – фантастических существ с женской головой и туловищем льва.

Дверцы кареты распахнулись, и лакей подал мне руку в белой перчатке. Два других склонились до земли, распахнув двери. Слегка робея, я прошла внутрь, неся в руках отцовский медный сундучок, и попала в залу, стены которой украшали фламандские шпалеры. На них красовались фрагменты парка, очень похожего на окружающий усадьбу. На одной из шпалер была во всем величии изображена императрица Екатерина.

Камердинер с поклоном принял от меня дорожную накидку, а лакей предложил следовать за ним. Мы прошли в малиновую гостиную, и я слегка вздрогнула из-за неожиданно раздавшегося звука: украшающие небольшой органчик часы пробили три, и на них под плавную красивую мелодию в танце закружились затейливые фигурки. Проходя по анфиладе, мы попали в комнату, где стены были сплошь покрыты прекрасными картинами западноевропейских мастеров.

Перед следующей дверью мы остановились, лакей приосанился, ступил на порог и торжественно произнес:

– Наталья Дмитриевна Ярышева.

Он сделал приглашающий жест. Моему взору открылась большая Зеркальная зала, где, видимо, устраивали балы и танцевальные вечера. Череда окон левой стены выходила в парк, а с другой стороны были развешаны зеркала, что делало залу еще больше. Натертый до блеска паркет сиял так, что я боялась поскользнуться.

Навстречу мне с распростертыми объятиями шел сам Петр Борисович. Помня наставления отца, я поклонилась ему, не поднимая глаз, отдала сундучок и пролепетала: «Здравствуйте».

– Здравствуйте, здравствуйте, милая Наташа. Дмитрий Валерьянович вас одну отправил, сам приехать не удосужился? Жаль. Отец ваш мне почитай как брат. Ну да, знаю, матушка императрица на него большие надежды возлагает. Кто ж все дела в полку лучше управит, чем наш Дмитрий Валерьянович?!

– Да, – сказала я, боясь пошевелиться.

Он протянул мне обе руки.

– Что вы, милая, так смущены, куда смотрите? Глаз-то ваших я и не вижу вовсе… Наташенька, дай мне обнять тебя! Ведь не в гости приехала – домой! В петербургском имении всего два раза была, а здесь и вовсе впервые у нас. Но хочу, чтобы твое пребывание тут стало доброй традицией.

От такой теплой встречи и радушных речей графа сердце мое растаяло. Я думала, что Петр Борисович припомнит мне побег из Фонтанного дома, но он об этом даже словом не обмолвился, и страхи мои отступили. Наконец, подняв голову, я взглянула на него и улыбнулась. Ох, как же статен был этот уже немолодой высокий мужчина! Благородная седина в бакенбардах и прическе нисколько не портила его, а наоборот, придавала важности. Мундир был густо увешан наградами. Я отметила, что таких нет ни у первого моего отца, ни у второго.

– Ну, доставьте удовольствие старику!

Он протянул мне руку, и мы проследовали вглубь залы. Возле стен стояли диваны, на которых степенно сидели барышни, о чём-то неспешно и лениво разговаривая.

– Дамы, разрешите вам представить: Наталья Дмитриевна Ярышева.

– Ярышева? Ярышева… – раздался шепот. – Та, которая Орлова. Орлова… – разлетелось по зале.

Я поняла, что меня давно знают, знают и тайну моего рождения. Вот только граф почему-то всё усложняет… Какой в этом смысл?

Я сделала всем глубокий реверанс. Одна дама подошла ко мне и взяла за руки.

– Очень рада, душенька, приветствовать вас в нашем доме. Меня зовут Варвара Петровна.

Старшая дочь хозяина, Варвара, была замужем за Алексеем Разумовским, племянником бывшего фаворита императрицы Елизаветы Петровны. В светских кругах поговаривали, что брак их не слишком счастлив. Разумовский имел огромное влияние на супругу. Варвара была на год старше своего брата Николая, а выглядела, словно романтичная барышня, а не солидная замужняя дама. Она прятала смущенный взгляд, словно за что-то извинялась. «Эх, – подумала я, – видно, не стоит торопиться замуж выходить, а то буду, как эта Варвара, смотреть на всех глазами затравленного зверька». Всё в ее поведении так и просило пожалеть, а жалкие люди не вызывали во мне никаких чувств, кроме брезгливости.

Что-то заставило меня оглянуться. В дверях, сложив руки на груди, стоял молодой человек, в котором я узнала Николая. Он с интересом разглядывал меня. Я смущенно отвернулась и продолжала мучительно вслушиваться в то, что говорит его сестра, но от волнения, вдруг охватившего меня, уже мало что понимала. Слова собеседницы таяли в воздухе, и казалось, она как рыба открывает рот, а оттуда не доносится ни слова. Николай буравил мне взглядом спину.