Владимир Власов - Секретные доклады

Но страстное дыханье парня ей в лицо дышало.

Она рукой дотронулась до головы, обритой,

– «Ты, кажется, монах» – ему сказала замечанье,

Оставив на макушке кистью след, тушью облитой.

Монах ей не ответил, но ласкал её в молчанье.

Любила ласки Ли, подруги же была моложе,

Пришлись по вкусу ей любовные утехи гостя,

Его искусство и любовные приёмы тоже,

И от его усилий приятно заболели кости.

Подумала он: «Монахи толк в любви имеют,

Не верила, услышав, и сама в том убедилась,

Они наукой женщин овладения владеют,

Да так, что после этого немного утомилась».

И тут ещё одна фигура рядом вдруг возникла,

Сказав: «Повеселились, хватит, дайте, ради бога,

И мне, как старику, здесь позабавиться немного,

Хочу, чтобы она в суть изощрённости проникла,

И испытала удовольствие бы неземное».

Монах, хихикнув и одевшись тут же удалился,

Тот занял его место, и на грудь ей навалился,

Стал гладить ей и щупать её место, потайное.

Потом стал языком лезть в её внутренне царство,

Ли сделала тут вид, что неприятны приставанья,

Мужчина ей сказал: «Не бойся, есть моё лекарство,

Попей, и в тебе возникнет сразу же огонь желанья».

От зелья тонкий аромат везде распространялся,

Певичка зелье, им предложенное, проглотила,

И сразу её тело силой стало наполняться,

Она в себе влеченье к играм секса ощутила.

А тело, став податливым и мягким чрезвычайно,

Вдруг сразу настоящее блаженство ощутило,

Но о своём начальственном приказе не забыло,

В пылу макушку ему вымазала тушью тайно.

И гладя голову, бритоголовую, сказала:

– «Какая круглая и гладкая твоя головка,

Вот если бы орудовать могла б, как пенис, ловко,

Тогда бы, непременно, я её расцеловала».

– «Голубушка моя, – сказал монах, – когда одежду

Тебе захочется опять снять, приезжай за счастьем

Сюда, в миру другие – грубияны и невежды,

Тебе же подарить блаженство это – в моей власти».

Певичка сделала вид, что ей это предложенье

Пришлось по вкусу. В это время петухи запели,

Монах пакет снадобья дал ей для плодоношенья,

Здоровья пожелав, исчез, лишь доски заскрипели.

Ван Дань, как только стражу пятую часы пробили,

Ямынь покинул, захватив солдат и ополченцев,

Взяв инструменты, пыточные, канги, что там были,

Отправился в тот монастырь, рождались где младенцы.

Настал рассвет, но заперты все были храма врата,

Стучать в них слуги стали громко с криками открыться,

Он приказал в засаде оставаться всем солдатам,

Лишь по его сигналу должны были появиться.

Фо-сянь, узнав о посещении начальством храма,

Одевшись, поспешил к нему на встрече с подношеньем,

Взяв мальчиков-послушников с собой, красивых самых,

Внесли Ван Даня паланкин ко входу в помещенье.

Ван Дань в храм не пошёл, вошёл к Фо-сяню в управленье,

Потребовал монахов списки, сделать перекличку,

Тот дал приказ, собрать монахов по его веленью,

То было, как монах покинул только что певичку.

Забили в колокол, все иноки, перепугавшись,

Во двор тут высыпали и от звона всполошились,

И не о чём не думали, стояли так, собравшись,

Стояли, опустив глаза, где власти находились.

Начальник колпаки всем приказал снять, они сняли,

У двух макушки были в чёрный, у других двух – в красный

Измазаны цвет, и они никак не объясняли,

Так почему у них. Их спрашивать было напрасно.

Начальник приказал надеть на них колодки сразу,

Монахи, стоя, переглядывались, и молчали,

Ван Дань этот вопрос монахом повторил два раза,

Макушки почему их в красе, те же отвечали:

– «Наверное, кто-то сыграл из братьев шутку с нами».

Начальник молвил: «Шутников сейчас я вам представлю»,

Сказал – певичек привести, ещё объятых снами,

Их привели, вскричал шеф: «Я признаться вас заставлю

Всех, рассказать мне, что у вас в монастыре творится!

Как ваша братия младенцев женщинам дарила,

Мне правду говорите»! – обратился он к певицам,

Те рассказали, ночью в кельях что происходило.

И женщины сказали, как с монахами блудили,

И шефу показали возбуждающее зелье,

Как после с ними придавались страсти и веселью,

Монахам вымазав макушки, когда с ними были.

Монахи поняли, что преступленья их раскрылись,

Застыв от ужаса, четверо на колени пали,

Начальника к пощаде, к снисхождению взывали,

В своих грехах и во всех преступлениях винились.

Кричал начальник: «Молите сейчас вы о прощенье?

Ослы, плешивые! Вы верой в бога прикрывались,

Дурили жёнам головы, распутством занимались,

Сейчас за зло же просите к себе вы снисхожденья»?!

Тут настоятель понял сам, что дело принимает

Дурной вдруг оборот, сказал, чтобы с колен поднялись,

К начальнику уезда обратился: «Все нас знают,

Мы все только святым лишь заповедям подчинялись,

Лишь четверо развратников упрямо не хотели

Им следовать, мы жалобу на них писать решили,

Но негодяев этих сами вы разоблачили,

Придать их нужно смерти, и без лишней канители.

Но все другие к безобразию ведь не причастны,

Явите милость, ваша светлость, разберитесь с этим,

Согласен с вами, преступленья четверых ужасны,

Мы будем чистоту блюсти всегда на этом свете».

– «Не странно ли, что было всё в одном и том же месте? –

Спросил шеф, – где певички этой ночью находились,

Хотя и было богомолок много с ними вместе,

Наверняка, лазы тоже в других кельях открылись».

– «Нет, – молвил настоятель, – только в двух лазы и были».

– «Проверим это, – шеф сказал, – чтобы не быть предвзятым,

Допросим женщин, что приют в тех кельях находили,

И если не было, монахи все не виноваты».

Послал за богомолками, те в голос завили,

Что ничего не видели, ни слышали той ночью,

И никакие к ним монахи-де не приходили,

Иначе бы они их обнаружили воочию.

Начальник понимал, что женщины молвы боялись,

Скрывали, чтоб не стать причастными к тому позору,

Он приказал их обыскать, те не сопротивлялись,

Пакеты со снадобьем тут предстали его взору.

Спросил он их: «С монахами вы ночью не блудили,

Тогда, откуда же пилюли эти у вас взялись»?

И женщины, залившись краской от стыда, признались,

Что от монахов это зелье ночью получили.

Монахи всё надеялись замять и утверждали,

Перед начальником клянясь, что он не понимает,

Что зелье это женщинам ещё днём раздавали,

Но Ван Дань им сказал, что от певичек всё он знает.

– «Факт налицо! – воскликнул он, – хотите отпираться»?

И приказал связать монахов храма своей страже,

Связали всех, никто из них не стал сопротивляться,

Построили в колонну молодых и старых даже.

Фо-сянь хотел прибегнуть к силе, но тут испугался,