Александр Берник - Степь 2. Расцвет. Часть вторая

– Благодарствую тебе Апити, – проговорил Кайсай про себя, растерянно улыбаясь, и крепко призадумавшись принялся раздеваться.

Золотые Груди, расхаживая туда-сюда и высокомерно выдавая повеления, притом всем подряд, а не только своим подчинённым девам, между тем то и дело пристально косилась одним глазом на рыжего бердника, и его резкая перемена в настроении от золотоволосой естественно ни укрылась. Она подошла к нему абсолютно голая, с видом, мол просто мимо проходила и язвительно поинтересовалась:

– Что воин, в штанах жмёт?

Матёрая окинула Кайсая уничижительным взглядом, полупьяно ухмыляясь не понять с чего, останавливаясь прямо напротив него, думая, что ставит молодца в неудобное положение своим вызывающим видом, тем самым требуя немедленного ответа.

– Да нет, – пожал плечами бердник, выходя из задумчивости и отвечая нахалке безразличным тоном, – он у меня такой, что никакие штаны не выдержат. Рвёт любые в клочья, заколебался штопать дыры. А при тебе даже не дёргается.

И с этими словами быстрым движением скинул сапоги со штанами, спокойно уложив их в мешок, предназначенный для переправы, при этом нагло уставившись на обнажённое девичье тело, выставив руки в боки и разглядывая высокородную «мужерезку» во всех её интимных деталях с близкого расстояния.

Дева стояла лицом к огню костра, и он совершенно отчётливо смог разглядеть всё в самых мельчайших подробностях. Глаза его замаслились, в горле возник непонятно из чего скатанный ком. Он его с великим трудом протолкнул будто что-то сухое без воды проглотил.

Но Кайсай любовался ни её телом, а внимательно рассматривал узоры, в первую очередь чёрно-матовый, что сразу бросился в глаза. Затем полюбовался голубым, прямо точь-в-точь, как у Апити. Дольше всего задержался на розовой ажурной юбочке, отороченной золотым пушком, такого же цвета один в один, как и на голове.

Дева, не видя его вожделенных глаз, тем не менее уже не улыбалась, а пристально рассматривала его мужское достоинство. Она прибывала в абсолютной уверенности, что перемена настроенья рыжего заключалась в его стыде за возбуждение. Но ошиблась и поэтому не понимала происходящего, почему он вдруг сделался таким серьёзным, и как показалось даже трезвым. Ни в одном глазу!

А Кайсай ведя взглядом по ведьминым завихрениям, неожиданно для себя стал прокручивать в голове события последних дней, после ухода от деда. И чем дальше углублялся в свои размышления, тем больше убеждался, что всё с ним произошедшее неслучайно и имеет далеко идущие последствия. Он даже взглянул на небо, оторвавшись от девичьего тела в надежде увидеть того, чьей рукой направляем в пути и разумом кого наставляется на жизненной дорожке.

Кайсай изначально не боялся закона «не татить», так как никогда не грешил воровством и не собирался промышлять в будущем. Проходить проверку на «вшивость» в одре тоже не боялся ни капли. Натренированная наблюдательность и мгновенная реакция не давали ни шанса провокаторам его обмануть или как-нибудь подставить.

Не боялся закона «не блядить», чего многие опасались. Хоть язык у рыжего и считался кое-кем без костей и на девках заречного поселения отточен до остроты клинка, за что с благодарностью тут же вспомнил деда, но и придержать его всегда мог. Да и вообще, шутки шутками, а когда начинались серьёзные разговоры, язык у него сам отнимался, а он оборачивался в немого тугодума.

А вот последнего закона «не еть», он откровенно боялся. Особенно испугался, как раз гостив у лесной ведьмы, когда ничего не мог сделать с этим треклятым органом. И теперь словно прозрел, осознавая с удивлением, что судьба не просто так провела его через «меченую» ведьму, а подарила ему колдовскую защиту от пагубного соблазна.

Кайсай понял, что даже если сознательно его решат провоцировать на нарушение этого закона, вот как теперь делала золотоволосая, пусть даже просто из баловства, а не со злым умыслом, то он способен любому искушению противостоять, стоит лишь вспомнить о еги-бабе и её издевательском хохоте.

Рыжий даже по-доброму улыбнулся, вспоминая голую лесную развратницу, живущую с нежитью наперекор народному пересуду и про себя, пожелал им счастья и благоденствия. И каким-то внутренним чутьём осознал, что эта золотоволосая «меченая» тоже возникла на его пути не просто так. Она какой-то знак судьбы, и он готов был голову дать на отсечение, что с этой красавицей их в будущем что-то будет связывать и похоже очень крепко, или Матёрая должна будет чем-то в жизни помочь, но она явно появилась на дороге не просто так.

Дева, заметив, что рыжий пристально рассматривает её колдовские хитро завязанные узоры, надменно улыбнулась и спросила, проговаривая на распев:

– Чего пялишься? Невидаль узрел?

– Ну почему ж? – запросто ответил воин, не чувствуя беды, – я с этой красотой прекрасно ознакомлен в подробностях. Только что от такой «меченой» ведьмы еду с излечения. Оттого, кстати, и запоздали на сборы.

– Что за ведьма? – тут же встрепенулась Матёрая, в раз растеряв всю спесь и уставившись на Кайсая резко округлёнными глазищами, – где ты в этих краях нашёл «меченую»?

Кайсай продолжая не ощущать подвоха и не обратив внимания на её вытаращенные глаза, даже несколько удивился.

– В нашем лесу сидит. Она там посажена за еги-бабу. Меня подранили слегка, так вот она вылечила.

И с этими словами бердник обернулся вполоборота, убирая косу на грудь и открывая шрам для обозрения. Тонкий пальчик скользнул по ране словно «нервная плеть», но, не стегая, как это делала Апити, а будто ею протянули с лаской и нежностью. Рыжий выгнулся крутой дугой от щекочущих мурашек, пробежавших табуном при её прикосновении.

– Только плетью не бей, – простонал вдруг жалобно рыжий, отстраняясь на расстояние от её рук.

Красавица резко отдёрнула пальчики, и её прекрасный лик исказил нешуточный ураган эмоций со сверкающими молниями в глазах.

– Как её зовут? – прошипела Матёрая сквозь стиснутые зубы.

Эта перемена в лице и шипящий тон озверевшей змеи, Кайсаю ни только не понравился, а конкретно напугал. Он неожиданно почувствовал самую настоящую угрозу своей лесной спасительнице и машинально соврал, даже не задумываясь:

– Так не знаю я, – и тут же сообразив, уточнил, состроив из себя деревенского простачка, – разве еги-бабу кликают? Еги-баба она и есть еги-баба. Посаженная по завету и лишённая прошлого. Она не называлась, я не спрашивал. А что случилось?

Сыгранная роль оказалась очень правдоподобной и Золотые Груди ему поверила, отчего сделала глубокий вдох успокаиваясь, и задумавшись примирительно проговорила:

– Ладно. Проехали.

Только сейчас рыжий понял, что опять сболтнул что-то лишнее, и чтобы как можно быстрей закончить с допросами кинулся собираться, подготавливая вещи к переправе.