Александр Каминский - Всадник между небом и землёй

Весь Посёлок – и, возможно, в этом единственный недостаток её деятельности – был превращён в некое подобие рекламной тумбы, где мелькали названия всех отличившихся в том или ином богоугодном деле предприятий. Радуге предлагали стать толи менеджером, толи ещё кем-то в разных фирмах, но она, глупая, как была максималисткой, так и осталась – жила с мамой в деревянном домике, похожем на фургон бродячих актёров, на дальнем краю Посёлка и никаких предложений по трудоустройству не принимала. Это было видно по тому, что в любую погоду, ну, кроме жары, очевидно, она ходила в одном и том же – детская болоньевая куртка, джинсы, кроссовки, знаменитый её белый берет, – всё также оставалась худой, с впалыми щеками, какой-то растрёпанной (у неё всегда была короткая причёска и всегда её тёмные волосы были чисты, но спутаны, как у пацана после драки), да всё это так, но – слава Богу – с таким же таинственным, почти магическим сиянием огромных голубых глаз, которым она и вытворяла все свои «чудеса». Она их включала, как кнопку на фонарике. Её глаза не смотрели, они работали…

Она, входя в любое общество, излучала какую-то странную энергию, которую Роман называл почему-то, наверное, в шутку, «энергией дохристианского человечества». Может, так оно и было? Ведь каждый, разговаривая с ней или просто оказавшись поблизости, пытался казаться лучше, чем он есть, и какое-то время думал, что таковым и является на самом деле. Наступал некий временный Ренессанс. Но вот, взглянув на часы, Радуга уходила, и мир вокруг вновь погружался в пучину борьбы за существование.

Зачем ей это было надо – кто её знает, но Радуга с невероятной быстротой научилась играть на гитаре и начала писать песни. После провала на вступительных экзаменах в Мед (она поступала туда в 15 лет с липовым аттестатом), Радуга с горя поехала на бардовский фестиваль в Повалиху (не сказав матери ни слова), спела там песню «Я уезжаю, товарищ» и заняла второе место (!), растолкав по пути к пьедесталу целые песенные коллективы, бардовские ансамбли и хоры одним только своим припевом «Кто ты, мой старый Товарищ?» Этот фестиваль, как выяснилось, стал переломным моментом во всей её короткой жизни.

Вернувшись в посёлок в бодром расположении духа, она продолжила начатую ещё по зиме Тимуровскую работу (организовала школьников из детдома помогать старикам – немыслимая по нашим временам затея!) и… неожиданно обнаружила, что у неё появилось много друзей, о которых она раньше и не знала. Её стали приглашать сверстники на дни рождения и просто погулять по улицам, причём, раньше она бы только сморщилась и удрала домой, а сейчас, после фестиваля, ей стало интересно быть там, где много людей. Она уже не дичилась мира, как раньше, и кто знает, может быть, из-за того, что сама строила этот мир своими руками?

Её уже никто не считал отставшей от жизни, и она всерьёз подумывала о том, как бы избавиться от своего белого берета и детской болоньевой куртки.

Можно было бы ещё рассказать пару историй про Радугу, но – да простит меня благосклонный читатель! – у меня уже нет времени на воспоминания, так как Роман только что купил две полуторалитровых бутылки пива и вот-вот пойдёт к выходу из тёплого бара.

Итак, вернёмся к Роману. Надо сказать, чувствовал он себя как-то странно. То ли было так сильно накурено, то ли что, но образы сидящих за столиками людей почему-то слегка подрагивали, словно готовились улетучиться вместе с дымом; на них было тяжело концентрироваться. В проплывающих волнах тумана над входной дверью проявился символ Близнецов – ♊, хотя, возможно, это была просто трещина в стене.

– Роман Сергеевич! – окликнул чей-то голос. Это была Радуга. Роману не хотелось, чтобы Ким и Клим не застали его дома, а потому решил перекинуться с бывшей своей ученицей только парой слов и быстренько бежать домой. Он развернулся и, приветливо улыбаясь, подошёл к столику.

– Пошто шумим? Как дела?

Радуга убрала с соседнего стула свою шапку и почтовую сумку, из которой торчали конверты и газеты, и пригласила сесть. Роман сел.

– Ну, здравствуй, Радужкина! Сколь женихов насобирала за отчётный период?

– Здрасьте, но я – не Радужкина, Роман Сергеич, я – Радугина.

– А, ну, слава богу. Пиво пьёшь?

– Нет. Вы же это прекрасно знаете.

– Ну, эт я так, для поддержания беседы…

– Хотите пирожное?

– Не, ты ешь-ешь. Как сено? Как кролики?

– Сено-то? – Радуга разжевала пирожное и теперь проверяла, не выпала ли пломба. – Да я, Роман Сергеич, хозяйством не занимаюсь, вы ж знаете.

– Знаю, – кивнул Роман, – и не одобряю.

– Сами ж нас учили быть выше этих…мелкобуржуазных интересов – удавки творчества.

– Про удавку говорил, помню, – согласился Роман, – но ты ж меня цитируешь совершенно вне контекста. Это ж я тогда вам, вроде, про Шишкина, про Иван Иваныча сказывал, про его время…про…

– Всё равно. Мне тогда понравилась ваша фраза, что накопительство материального, как же там…

– …растрата возможностей духовных. Это не я, это один мой друг сказал, Эразм Роттердамский. Видишь ли, так-то оно так, но в жизни надо ведь того… жрать чё-то! У меня вот, – Роман стал загибать пальцы, – кролики, куры, утики, кошка, кот, псина, Конь, правда, мы уж продали его, но не важно – и так далее. Понимаешь?

– А я, может быть, завтра умру. Так на кой мне все эти утики? – Радуга склонила голову. – Ну, выращу я этих утиков кровью и пóтом, — с сарказмом произнесла она давно заготовленную речь, — ну, съем я их всех, ну, схожу в туалет, опять выращу, опять съем, опять в туалет; курятник – кухня – сортир, курятник – кухня – сортир…

– Ну, ты чего это – «сортир, сортир», – не одобрил Роман. – Прекрати ужо…

– Хочется сделать что-то стоящее, Роман Сергеич. Чтоб после меня не только навоз от утиков остался. Взять к примеру Че Гевару. Он мир своими руками выгибал в другую сторону. Вот это жизнь!

– Ну, ну. Это, знаешь, что одному – романтика, то другому – инвалидность, – значительно произнес Роман. – Если бы у меня под окном кто-нибудь стал «мир выгибать» в нужную ему сторону, меня не спросясь, я бы ему станину компрессора на ногу уронил. Все эти романтики революции, – Роман махнул рукой, – ну их… Это как эзотерика – не лезь в запредельное для разума твоего! Не береди всё это потустороннее всякое, параллельные дела, там, и прочее. Живи, как говориться, проще, но со вкусом – дом, хозяйство, семья, чем не жизнь? А все эти мистики-эзотерики от лукавого! Прально? Вспомни ситуацию в Германии в начале 20-го века – раздолье для романтиков! К чему это привело? К тому, что вместо нашего кваса, мы щас пьём ихнюю «Пепси-колу», – Роман указал на стаканчик газировки. – А к проблеме материального и духовного, ну, или там – Духа и Тела – мы с тобой всегда так или иначе возвращаемся сколько я тебя знаю. И тем не менее. Ты, Радуга, я вот поговорю с тобой, такое чувство, что ты с Плутона вчера прилетела, – Роман почесал бороду. – Но! У тебя есть своя Идея. Это очень по-человечески хорошо. И я тебя в этом понимаю и поддерживаю… в каком-то смысле. Но всё-таки, пойми меня, красна девица, Дух без Тела – пшик! И нету. Не слопаешь утиков – не напишешь песню, или что ты там сейчас сочиняешь. Улавливаешь, Громозека?