Дмитрий Петелин - Эфир

Тяжело дыша, Мария обошла стол, загроможденный аппаратурой, не глядя бросила сумку в сторону подоконника и села за пульт. Осмотрелась, убедившись, что гора непонятной электроники, как и положено, переливается всеми цветами радуги, поморщилась. Не из-за того, что мешал живот или где-то что-то опять кольнуло, а из-за того, что играла песня «Сердечко-сладкоежка». Мария торопливым движением выудила из кармана плеер, вставила в уши черные капельки и нажала кнопку «Плей». Отвращение на её лице сменилось буддийским спокойствием. Понятия не имею, как, но она, вообще не слушая эфир, умудрилась выпустить рекламу и вернуться на московское вещание на сто процентов идеально. Это значит, что она должна была наизусть помнить весь репертуар радиостанции. Вплоть до того, что знать, на какой секунде, в какой песне начинается и заканчивается вокальная партия. Это было сомнительно, потому что Мария старалась эти самые песни вообще не слушать. Но, как ни крути, результат был на лицо.

Когда с рекламой было покончено, она вышла ко мне и спросила:

– Чего пришел?

Я сразу стушевался и начал торопливо мямлить:

– Ну, мы как-то толком не поговорили… Хотел, чтоб ты… может… ну… рассказала что-нибудь еще… как тут что… ну, в смысле, по ночам, когда уйдут все. И про провод этот… он, кстати, уже… просто я не понимаю, зачем, ну, в смысле, кому какая вообще разница…

– Та-ак, – протянула Мария и села на стул напротив. Она смотрела сквозь меня и будто говорила сама с собой, – ну то, что ты в новостной не будешь сидеть, как тебе сказали, – это сразу понятно было…

Я молчал. Если тебе надо что-то выяснить, это самый лучший способ участия в беседе. Кивать можно, охать можно, руками разводить не возбраняется, глаза закатывать допустимо, но фразы длиннее, чем «ну да», произносить нельзя.

И Мария продолжала:

– На крышу вот совсем не надо было выходить. Особенно, в грозу. Я тебе про это не говорила? Ну… все не упомнишь… Хотя это мой косяк… Неудобно вышло.

Неожиданно Мария посмотрела на меня с сочувствием и спросила: «Чё, напугал он тебя, да?»

Тут меня прорвало. Я рассказал всё в мельчайших подробностях. Если этот разговор дойдет до руководства, прощай работа, прощай стабильная зарплата и, самое главное, прощайте, Наташи, Светы, Ирины и все остальные.

Но, похоже, Мария не то, что не засомневалась в моей адекватности, она даже не удивилась ни одну моему слову. Она мучительно соображала, что делать дальше – массировала виски, хмурилась, сопела и вздыхала.

– Вот скажи, Петь, – начала она, наконец, – ты в домовых веришь?

– Ну, да, – сказал я, хотя вообще-то всю жизнь относился ко всей этой запечной мистике со здоровым юмором.

– Понимаешь, это… ну, домовой такой. Он тут давно очень живет.

– То есть ты его видела? Он настоящий? Охренеть можно… А че не сказала? А если б он меня..? Ты видела, что он с антенной сделал вообще?

– Да тихо ты! Не ори! Ничего бы он тебе не сделал. Пугать только и может! Людей не трогает, не ссы.

– Да он мне башку чуть не отвернул! Охренеть… домовой… И что делать? Надо рассказать всем! Нет, надо батюшку вызвать, осветить тут всё! Или нет, наоборот, колдуна! Или…

– Так-так-так! Стопэ! – Мария подняла раскрытую ладонь, – не надо никому ничего говорить, и вызывать тоже никого не надо. Успокойся. Всё будет нормально. Я тут знаешь, сколько проработала? И ничего – жива здорова! А я девушка, вообще-то, а ты мужик. Так что не ссы, говорю!

Мария больно ударила меня в плечо. Дружеский жест.

– Слушай сюда! – Скомандовала она, – С домовыми знаешь, что самое главное? Главное, чтоб всё было, как им нравится. То есть, по-старому. Не надо ничего менять, ясно? Провода не надо никакие трогать, например! Тогда их не видно и не слышно! Будешь ходить себе, работать спокойно и всё!

Я хотел спросить, откуда такая осведомленность в оккультных вопросах, но Мария меня прервала:

– Сейчас всё нормально, даже голову не забивай. Выходи завтра спокойно на смену, выпускай рекламу, бухни чутка и ложись спать в новостной. Главное, ничего не трогай больше.

Потом Мария довольно бесцеремонно выпроводила меня с радио, не дав даже вызвать такси. Сказала, что она устала, ей надо расстегнуть ширинку и прилечь, а я мешаю.

По пути к остановке я думал, что всё не так уж и плохо. Проблема вроде как решена, и для этого даже ничего не пришлось делать. Путь к сердцу Наташи, а также вглубь её декольте открыт.

Еще вспомнилось, как я ночевал как-то у друга в деревне. Жил он там в какой-то древней развалюхе, оставшейся от бабки. И перед тем, как мы легли спать, он мне с удовольствием рассказывал, что решил как-то днем вздремнуть часок-другой, и во сне кто-то попытался его придушить. Он проснулся в холодном поту от того, что не хватает воздуха, вскочил с постели, но рядом никого не увидел. Повторилась такая история несколько раз. Он, не будь дурак, пожаловался какой-то старухе-соседке, а она сказала, что это пошаливает домовой и надо его задобрить. Посоветовала разбросать по углам мелочь и конфеты, что мой друг и сделал. И помогло ведь. Больше его никто не душил. Да и я переночевал у него спокойно, впрочем, ни одному его слову не поверив. Сейчас бы я эту историю, наверное, по-другому воспринял.

Я уже сел в автобус и был на полпути домой, когда в кармане завибрировал мобильник. Звонила Мария.

– Да, вот еще что забыла, в грозу на крышу не вздумай больше выходить.

– Почему? Домовой рассердится?

– Нет, Петя, – вздохнула Мария, – потому что молнией так ёбнет, что только подошвы останутся.

Весь следующий день я провел в мучительном предвкушении. Аппетит пропал, ноги не слушаются, в животе как будто атомные испытания проходят. Куда ни посмотрю, везде вижу Наташу. С утра, рядом со мной в постели – Наташа, божественно нагая. Днем, в институте, рядом за партой – Наташа, в неприличной мини и кофточке с вырезом. Сидит, положив ногу на ногу, одной рукой подпирает подбородок, а другой под столом незаметно задирает край юбки, игриво демонстрируя божественные бедра. На улице мимо идут одни Наташи, некоторые одеты, некоторые не совсем, некоторые одеты в костюм леди Годивы. Тот, что для конных прогулок. Главное, что все неподражаемы и ослепительны.

В институте я дважды столкнулся с настоящей Наташей и дважды с трудом её распознал. Мы договорились об экскурсии на радио еще тогда, у буфета, но сейчас оба раза даже не вспомнили об этом.

Больше всего на свете мне хотелось наброситься на неё с вопросами:

– Ну что, ну что? Ты помнишь? Все в силе? Ты придешь, да? Придешь ведь, правда? Не забудешь?

Но я, к счастью, уже допер, как играть в эту игру. Поэтому мы перекинулись парой слов и я, приложив нечеловеческие усилия, сделал вид, что у меня, например, ничего экстраординарного не происходит и умудрился до последнего даже не заикаться о предстоящей ночной встрече. И только, когда Наташа собралась попрощаться и оскорбленно уйти, спросил, какой напиток она сегодня желает пить.