Натали Бизанс - Блуждание. Сага «Исповедь». Книга шестая

Однажды они столкнулись в коровнике, где Жюзьен только что надоила ведро молока.

– Сестрёнка, дай попить, нет спасу от жары! – он распахнул рубаху, и глазам Жюзьен предстал крепкий юношеский торс. Захотелось прикоснуться к этим мышцам на животе и ощутить их упругость. Реми не без удовольствия уловил женский взгляд, и, напившись вдоволь парного молока, попросил полить ему водой, чтобы остудиться. Жюзьен с радостью исполнила его пожелание. Омывая студёной колодезной водой названного брата, слушая его фырканье в каскаде брызг, она вдруг поняла, что больше не может сопротивляться ни ему, ни себе. И когда он утёрся чистым льняным полотенцем, сама притянула его к сердцу. Свежескошенное сено пахло уходящим летом. Поцелуи Реми становились всё горячее. Голова кружилась от наслаждения. Он вёл себя иначе, чем Адриан, без напора и спешки, лаской и нежностью доведя её до полного исступления. Он дождался, пока Жюзьен сама потащит его на сено, пока снимет с него одежду и позволит обладать собой. В свои двадцать с небольшим, он вёл себя как опытный мужчина, ведомый лишь внутренним ощущением того, как должно это быть. Много раз он представлял себе, как это случится, но то, что происходило наяву, превзошло все его красочные ожидания. Жюзьен, разогретая до предела, позабыла стыд и без угрызений совести, отдала себя всецело тому, кого так долго желала.

«Ну, почему, почему это был не ты там на лугу, почему Адриан опередил тебя и всё испортил?! Почему я была такой безвольной и не ударила его при первом же посягательстве?» – думала она, прижимаясь к его горячей груди и слушая, как быстро стучит любящее сердце. Но и после любовной схватки, он не откатился от неё как Адриан, а продолжал нежно кончиками пальцев ласкать её.

– О чём ты думаешь? – Жюзьен заглянула в тёмно-карие, шоколадного цвета, глаза.

– Ни о чём… мне просто хорошо с тобой, и я наслаждаюсь тем, что есть, – его губы прикоснулись к её нежной шее, отчего мурашки пробежали по коже. – А ещё я хочу умереть…

Жюзьен вздрогнула.

– Умереть от счастья в твоих объятьях.

Она вспомнила про шёпот среди монашек перед похоронами отца Эдуарда: «Умер в объятьях женщины, позор-то какой!..»

– Никогда не говори так! – она вскочила и, собрав свои разбросанные вещи, начала быстро одеваться.

– Я чем-то тебя обидел?

– Нет. Просто не смей так никогда говорить!

– Как? Жюзьен, что я такого сказал?

Но она, не ответив, ушла, стирая с лица внезапно появившиеся слёзы.

Теперь они не могли спокойно пройти мимо друг друга, искра вспыхивала и моментально превращалась в пламя.

Катарин вскоре всё поняла, но у неё отнялась речь, и теперь она только мычала, качая головой… Страх за своих сыновей не давал покоя материнскому сердцу, и её самочувствие резко ухудшилось. А когда она увидела, что Реми ночью влез не на свою полку и дверцы кровати тихонечко задвинулись, утонула в слезах. Она до последнего отказывалась верить, но от очевидного не уйти, слишком пылкими стали взгляды, слишком нежными прикосновения. Прикованная к постели женщина с ужасом ждала возвращения мужа и Адриана, уже объявившего о своих чувствах к Жюзьен.

«Неужели на беду приютили мы эту сиротку? Что будет, когда Ронан узнает?..» Всем этим она не могла поделиться ни с кем, переживания переполнили душу, а всё, на что она была способна, это только мычать, словно старая корова, которой давно пора на бойню.

«Господи, забери меня, чтобы не видеть мне, как сыновья поубивают друг друга!» – отчаянно молилась Катарин, призывая смерть, и к утру отошла.

В эту ночь между Жюзьен и Реми ничего постыдного не было, они, прижавшись друг к дружке, сладко спали, словно два утомлённых счастливых ребёнка. Они и понятия не имели о муках матери, и в неведении своём были безмятежны.

Крик петуха прозвучал, чуть заря коснулась небосвода. Реми проснулся, наполненный силами, впервые так крепко и полноценно отдохнув. Бессонница, мучившая его столько долгих ночей, испарилась в объятиях любимой. Расцеловав прекрасное лицо ещё дремавшей Жюзьен, нежно погладив её упругий стан на прощание, он тихо, чтобы не разбудить мать, приоткрыл дверцы кровати и вылез.

В комнате ещё был полумрак и полная тишина. Ничего не заметив, он отправился выгонять скотину на пастбище. Всё так же пели птицы, жужжали мухи, мычали коровы, кудахтали куры… Заперев калитку загона, он уже собирался идти, как услышал крик. Жюзьен бежала к нему со всех ног с растрёпанными волосами, содрогаясь от рыданий.

«Отец вернулся!» – подумал он, и сердце ёкнуло в груди.

– Мама, мамочка… – задыхаясь от бега, вся в слезах, повторяла Жюзьен, – она…

– Да, что с ней? Ты можешь сказать?!

– Она – холодная.

– Что? – его разум отказывался принимать очевидное. Реми встряхнул Жюзьен, – она замёрзла, ей холодно?

– Умерла.

– Нет. Не может быть! Я вставал утром, она спала, я видел…

– Ты её трогал?

– Нет, зачем? Я тихо ушёл, не хотел тревожить.

– Горе-то какое! – Жюзьен вновь захлебнулась слезами, прижавшись к его груди.

Реми застыл, словно камень, не в силах произнести хоть слово. Осознание случившегося поразило его, как молнией. Катрин, любившая его больше всех своих сыновей, умерла.

Из деревни послали гонца за Ронаном и его старшими сыновьями. Женщины помогли Жюзьен в последний раз омыть приёмную мать, красиво её одели. Катарин лежала, словно помолодевшая и сбросившая с себя груз забот и волнений, казалось, она вот-вот сейчас улыбнётся и, проснувшись, побежит хлопотать о своём любимом семействе, только нет лекарства от смерти и от этого сна никак не разбудить. Женщины плакали и причитали, церковный прислужник читал молитвы и псалмы. Пахло воском свечей, и горьковатый аромат букетов, принесенных соседями, привносил в печальную картину траура особенную торжественность. В других домах и на улице готовились поминки, люди несли, что имели. В похоронах, как и на свадьбах, участвовали все жители деревни, и это было делом чести. Мужчины готовили столы и скамьи, тут же на месте распиливая и сколачивая доски.

В доме и во дворе всё время кто-то был, даже ночью. Не было ни малейшей возможности поговорить с Реми, решить, как действовать дальше. Жюзьен участвовала во всех приготовлениях и лишь на ходу, мимолётно встречалась с возлюбленным глазами. Он не просто потерял мать, он не знал, что делать и как поступить. Тёмные круги легли под глазами, горе обрушилось на его плечи тогда, когда он этого не ждал и, придавленный его тяжестью, парень совсем растерялся. Пламя любви не погасло совсем, но с трудом тлело в его измученной сомнениями, ревностью и чувством вины душе.

К вечеру приехали старшие сыновья с жёнами и детьми на своих телегах, запряжённых лошадьми, жили они в соседних деревнях. Оба крупные, широкоплечие, с тёмными, как и у остальных братьев, волосами и карими, в отца, глазами. У одного жена была светленькая и голубоглазая, у другого шатенка. Детишки, как на подбор, мал мала меньше от грудничков до подростков. На Жюзьен никто особого внимания не обращал, знали, что есть приживалка, но она же не член семьи, а значит, и не разделяет их общего горя. Младшенького братишку любили, Реми был всегда ласков и добр со всеми, потому пользовался всеобщей симпатией и одобрением. Дом заполнился до отказа, но никто из соседей не позвал к себе на ночь сироту. Никто и не гнал Жюзьен, но она почувствовала себя лишней. Взобравшись в стог сена на краю поля, она долго плакала и горевала не только по усопшей, которая любила её, как родную, но и по своей, как ей казалось, утраченной любви.