Edward Crowfford - Elizabeth Drakeford

Очередной литературный критик издательства французской газеты «Le Figaro», высмеял своей на тот момент далеко нестоящей критикой моего очень дорогого друга – писателя Себастьяна Роуза, о чём бурно пестрило общество, вовлеченное в скупые формы литературной безмерности, отталкивая классическую форму английского языка. Их вражда, ни побоюсь этого слова, зашла так далеко, что порой Роуз, так ущемлял сатирой и скандалами в своих пьесах всю богему французского бомонда, что светская сторона Парижа зло отреагировала на литературный юмор – не поверила английскому, нищему писателю, ни приняла его под покровительство, ни оценила потрясающий талант, из ряда вон высмеяв в очередной раз напыщенность и алчность английского снобизма, неким локальным абсурдом, что привело юного писателя шепотом бормотать о скрижальной судьбе англичан.

Прошу вас, любезный читатель, не слишком-то углубляться в эти самые подробности, так как литературная метафора – это приуменьшение тех или иных действий, связанных с возвышенными помыслами и доброжелательными чувствами, трогающих за душу, искренних писателей. Напротив, постарайтесь быть скромнее, на фоне тех, кто очень часто делает поспешные выводы, что приводит к сожалению, и состраданию, обжигая кровь реквием надежд. Многие города Европы, Азии и Америки – богатство различных взглядов, скульптура. Разные образы: лики в глубинах человеческого воображения, нечто, изменившее нашу жизнь, похоронив замкнутость эстетикой, застывший гротеск, отпечатался во многих творениях мира сего. Что поневоле отражается на благосостояние взглядов эстетических норм, за зеркальными притоками которых мы привыкли оставаться в полноте своих неведений, что приводит к аморальному состоянию каменных статуй на вершинах холмов, словно застывшие творцы искавшие совершенства, так и не найдя его в себе, в своих мыслях, поступках, воображая, что совершенство можно искать вечно, покоряясь существованию. «– Томас, друг мой, я обрела то что искала», – писала она. – Et pas seulement Londres et Paris sont récompensés par la folie*. Обмакивая слезами чернила, привезенные из Аргентины, мне в Англию. Подле того, как однажды она на балу у Французского герцога Француа де Ла-Рошелье, владельца целого материка в южной части Америке, обмолвилась, что её друг, сэр Томас Рэдклифф, достопочтенный джентльмен, проживающий в Лондоне, прекрасный ценитель ни только вина, но и хорошего табака, крайне заинтересован в том, чтобы приобрести флакон аргентинских чернил и золотистый наконечник, только что отточенного пера из слоновой кости в Англию, что непременно будет дорогим подарком. Художник с прекрасными манерами, утонченным лицом и изящным взмахом тонких кистей рук, любимец многоуважаемой публики, самокритичен и ироничен, человек, дышащий ароматом роз и морским воздухов по утрам, вечерними звёздами в полночь. Любитель променада по тихим улицам Лондона; в двенадцать часов, когда сумерки покрывают вселенную, наполняя душу свежестью, он ощущает тени мерцающих звёзд: романтическая вульгарность, наполняется рукописными, алыми комплиментами, усыпанными упоительными ласками – близостью любви, укрывая нежную ночь, роскошными объятиями нежной страсти. По мимо этих писем, вы найдете портрет, который был написан французом Шарлем Ленуаром, после смерти моего покойного брата Георга Флорелли, приблизительно в 1895, после чего моя мать ни раз проговаривала о неуспокоенных душах, тревоживших ей рассудок. Когда после выпитого вина он с полным обожанием и бесконечной любовью ко мне сделал нашей семье необыкновенный подарок, к моему скорому отъезду, в Америку. Путешествию тогда послужило то, что в 1892 году сэр Людовик Марлен выходец из Манчестера приобрёл знатную площадь земли и пригласил меня отведать вкуснейшего вина из погреба, в котором хранились запасы, привезённые из Франции и Италии. С большим удовольствием приняла его предложение, ибо роскошь чрезмерно кружит голову. Мне удалось попробовать вино из самой Венеции, привезенного Рафаэлем Пеллегрино, нашего общего знакомого. Тонкий, сладкий вкус багряного напитка, исцелил мою душу в момент, когда нужно было возвращаться к вам. Назад в холодный и дождливый Лондон, – рассказывала в письмах она. И я чувствовал, что манящая тонкость француженки все-таки берёт своё. Я обрела покой, который так нужен. Тишину и уединение, в тени мрачного города ведь вопреки многообразию Английской серости иногда так хочется уйти к свету, выходя из темноты. Чтобы почувствовать присутствие надежды, закрывая глаза в полном покое, окунувшись в душу, переполненную отчаянием, что часто тревожат мрак внутри меня.

– Дорогой мой Томас, я безумно зла на себя из-за того, что вы так мало знали обо мне, но влюбились, испытываете неземные чувства, наивной любовью – собственной молодостью, привлекательностью, великолепием, обладающим лишь поэтическим сердцем, и тонкостью бальзамного архаизма: английской, романтической поэзией. Порой человека с английским темпераментом, куда сложнее полюбить, чем вас, ведь вы пунктуален, свободолюбив, красноречив, безумно самокритичен, и я заметила со временем, вы стали педантично подходить к домашним делам и помогать моей милой племяннице с ее испанским, ни таким уже и безобразным с вашей любезной помощью. Мне льстит ваша манера выходить из темного угла, ровно так, как это происходит в тем самых случаях, когда змеиные тропы обрушиваются подле ваших ног, причём, могу заметить, что злачный угол, или вернее всего, уместно здесь привести в пример «закоулок», не всегда может быть интерпретирован и сложен в той ситуации, где влюбленность является основой миража, но ваша умеренность, познающаяся в мужчине, со временем, даёт мне право так выразится, даёт мне увидеть в вас искренность иронии и нежность, которую вы чаще всего пытаетесь скрыть за масками лживых любовников.

Француженка, наделенная богом, разве что, достойным кавалером, могла заворожить одиноким взглядом нежно-голубого океана лишь посмотрев в глаза любовника она охватывала его душу и проникала в глубины сердца, зажигая огни изумрудными сияниями полуночной страсти. Но настолько меркантильны суженые, что порой влюбленность угасает, не успев как следует опробовать пламя на вкус. Почувствовав, что пульсация тени леденеет, оставляет после себя пропасть, девушка не находила чары околдованного принца, уставая от неувядаемой тайны, будто любить вечно, можно лишь то, что ни принадлежит нам. Загнанные мысли осушают тело, и помогают прийти до могилы в юном возрасте, когда цветок начинает жить иной жизнью, когда дождь смывает последнюю печаль с груди, а любовь постигает крах, отвергая музыку страсти и нежных слов.