Edward Crowfford - Elizabeth Drakeford

Неизвестная дама доставила мне ответ из Лондона, что покорило моё холодное сердце, и остепенило мрак внутри моего тела, флюидами. Незнакомка прошла ко мне в покои, словно химера по обожжённому стеклу, и пока я нежно видел сновидения, оставила письмо на столе, где помимо Мальтийского еврея и Замка Отранто находились бессвязная стопка фальшивых стихов неизвестных авторов, что иной раз с полным хладнокровием окутывает беспамятство и болезнь века серой, тернистой тоской.

Утром ноябрьского снега не было, и я проснулся от томления и боли, что так и испытываю по сей день. Зачарованный мир подарил мне очередное прекрасное настроение, ведь в скором времени я был бы вынужден покинуть Норфолк, прежде чем остановиться в Рочестере, расположенном в графстве Кент. Энтузиазм или скорее всего простое, но двуликое воодушевление, что так присуще, когда мы получаем желанное, одушевляет на столько неописуемо, что невообразимо и представить моё состояние. Я крайне удивлён, что могу рассчитывать на вашу признательность, дорогая моя, нет вы не подумайте, я всегда в глубине души это знал, скупая ментальность чувств, что бросает в дрожь лишь я начинаю любоваться вами, цветущей, жизнерадостной, на этом полуживом, безликом портрете.

– Моя дорогая, вы, наверное, помните моменты, когда мы посетили этот приморский город. Вы так же должны припоминать о многокрылой судьбе, что связала нас, так умерщвлено, как не связывает нить время, отведенное нам, на краю мучений. Зачастую Рочестер омрачал мои мысли, и в памяти воцаряются исторические ценности и архитектурная бесконечность Английской утонченности, аристократичности, элегантности, и изысканность навевают простолюдину неудержимую страсть и комильфотность, околдовав необыкновенной художественностью, и живописностью. – «Англия, мой друг, это страна, где сказка творится наяву». – однажды шёпотом пропели вы. – Я промолчал. За что виню себя по сей день. Могли бы мы вообразить, что судьба переплетает сердца, поэтичными строфами мелодичного голоса, сладкозвучиями которых я впитывал художественность очертаний, пленительной Англии, и обворожительной девушки, соприкасаясь с живописными идеалами вечности.

По мимо замка, что стоит на восточном берегу реки Медуэй, в Рочестере находится Собор Христа и Девы Марии. Готическая основа и Норманнский стиль придают безумные отголоски страха и мрачноватого великолепия, блуждающих призраков и роскошь архаичных теней; Смертные крылья, витающие на месте, где когда-то сам господь бог превознёс заколдованное веками время, оно не властно над окрыленной эпохой. «Словно небесный творец изящно обворожил зачарованные фасады». А что в Англии не красота – то чарующее богатство времени.

Я долго не мог взять и открыть запечатанный конверт. Страх перед тем, что когда-то называли бесконечностью внушал мне то, что любовь отравлена. Переживал за моральное действующее лицо, то есть за себя. Ведь как вы прекрасно знаете, и о чём так хорошо осведомлены, так это о моей проницательности. Я глупый и наивный поклонник женского обаяния. Но сейчас прошло уж столько лет, что глупо писать о том, как нелегка моя душераздирающая, испуганная, рвущаяся наружу тоска. И ваша проникновенность, оставляя меня за гранью сумасшествия. Вы не приуменьшили ничего, даже превалировать ни стали о том, как хорошо я воспитан, довольно-таки обыденный и нескончаемо замкнутый, но умеющий тонко любить нежные, стихотворные пейзажи души. Бесконечно обоготворяющие проведенное время, держа вашу ручку, тонкую и нежную, теряю ясность сознания, лишь взглянув в ваши глаза обожествляю океаны лазурного берега. Больше всего боялся, что вы напишите, что я вам больше не нужен и Вы навечно охладели ко мне , испуская последнюю скорбящую душу на ваших любовников. И дрожащими руками переминал письмо пока ночь не открыла мне тайну одиночества. Сумерки спустились с небес, словно броккенский призрак, отражая сияние моих слёз, и я удосужился открыть и прочесть заснеженные, волнующие мою бренную душу метафоры.

Прекрасное умение англичан писать остекленело на французах; заживо омертвлённые послания, намекающие на глубочайшую боль и не менее углубленную нравственность – это кладоискатель потерянного рая, оставленный ценителям раннего каллиграфического почерка готического письма. Своеобразиеlettre française * подобно рыцарскому роману, о вечной тайне любви, порошенными цветами могильные тропы, к той, чья обольстительная душа девственно молит о сладостных мгновениях влюбленной звёзды, морскими глубинами сладкозвучного шума тихой волны, плавно качая коралловых медуз по водной глади океана.

Ваш покорный слуга не заметил, как прошёл день, и что мой паж откровенно переживал за мое молчание, как будто меня умертвили, схоронив под ивами, наполнив мое тело обугленными стихами Бернса, Байрона, Мильтона, Голдсмита, сжигая их при мне… Вновь перечитал ваше творение. Вы прозаик: «Романтика в глубинах сердца» , – так вы подчеркнули пение серафимов в царстве Аидовом. «Чистосердечные помыслы английской литературы сквозь тончайшую скорбь, витающих состраданий, между огнецветными закатами, что приносят милосердию улыбку на изнуренном, уставшем лице поэтической натуры, изувеченной от переутомления ослабленных мгновений натянутой судьбы». Как мне быть, когда мы соприкоснёмся взглядом? Мягкосердечные скрижали помутнили мой разум, я ослеп, обескровлен, лишь дуновение ветра под серебряные звуки слёз, витающих мелодий нашептывали мне о том, что никто кроме тебя мне не говорил о восхваление небесной красоты поэтическими строфами, обжигая свитки священнослужителей, страдающих от неизгладимой боли святострасти, пучинной стрелы Купидона.

– Сэр, Томас Рэдклифф», – произнёс паж, удрученно смотря мне в глаза. Я вынужден настоять на том, чтобы вы поужинали сэр, – проговорил он. Вы не ели с самого утра. Меня начинает беспокоить ваше состояние, ведь вы никогда прежде не были настолько молчаливым, как сейчас. Вы то и делаете, что читаете, да молчите, – испуганно выдавив из себя эти слова, паж откровенно дал понять, что, блуждая в потемках содержания можно отчаянно сойти с ума и отречься от многих лиц.

– Прости, Жан-Люсьен, мне надо побыть одному, – проговорил я.

– Сэр, – я вынужден простить вас под давлением того, что меня угнетает ни только совесть, но и очень сильно грызёт тоска. Вы взяли меня на обучение. Дали слово моему честному отцу, вашему другу. Я хочу отплатить вам за столь щедрую помощь, оказанную моей семье. «Мы в нелегком положении, отец разорён на столько, на сколько может быть разорён чистосердечный человек, не укравший ни единого фартинга», – произнёс паж, пристально посмотрев на догорающие угли в камине. Я готов на всё, чтобы отдать свою жизнь за то, чтобы родительский дом жил, процветал, и всегда благоприятно содержался, в чистоте, добропорядочными людьми, помогающими моему отцу в его непростых делах, в чертогах пустоши Английских земель. Вы благородный человек с добрым сердцем, сэр Рэдклифф, я долгое время служу вам, и настолько же уверен в вашей чести, в вашей добропорядочности, насколько же мой отец верит в мою чистосердечность и искренность, перед ликами судьбы. Я был воспитан в благородной семье, и на сколько, насколько же и вы осведомлен о моём покровительстве, о мягкосердечных услужениях, воспитанных на сострадании и милосердии.