Виталий Акменс - Царствие бесное

Странно, что это подействовало снова, но ему действительно стало легче. Как тогда, на шоссе, вроде совсем недавно, а уже в другой жизни. Впрочем, радоваться было рано. В ответ на «притчу» Николай завел свою собственную философскую исповедь, начав с утверждения, что проблема современного общества [как эпично и сонно звучит одна эта фраза!] в избыточном следовании канонам строгости, рационализма и ответственности за будущее. Ответственность и строгость, конечно, помогает побеждать, но в результате побеждают не сильнейшие, и не умнейшие, а просто педантичные дураки, которые не справляются с элементарной спонтанностью и неизбежно подводят вверенный им народ (страну, человечество) на следующем этапе истории.

Если выше описанное еще можно было расслушать и оценить, то далее началось что-то совсем унылое. Как следствие, значительную часть выступления Иоганн прослушал, шуруя по сумке в поисках хотя бы заменителя отвертки (см. выше, зачем). Однако тревожные последствия, наступившие в скорости, вынудили его тщательно воссоздать в памяти даже это недоразумение.

Итак, Николай признался, что по специальности он историк, причем, кажется, высококлассный и любящий свою профессию. Однако низкая востребованность таких профессионалов вносила существенный импеданс в его жизнь. Историки преподают и пишут книги, но чаще работают не по специальности, как универсальные гуманитарии, которые на «ты» с документами, датами, литературой и т. д. Что касается прошлого, то и там нечем похвалиться. Государство растило инженеров из тех, кто поумнее, и рабочих из тех, кто поглупее, а историки, тем более историки-исследователи, как себя называл Николай, скорее входили в группу риска, для которых советская идеология так же неочевидна, как божественная сущность молнии:

«Иногда я жалею, что не пошел в инженеры. Хотя какой из меня инженер? Лампочку не всегда могу ввернуть. Исследователь – да, но исследовать я любил время, а не пространство. Историю. Вы даже не представляете, какая это вселенная, сколько там загадок в таких вещах, которые, казалось бы, известны вдоль и поперек».

Далее в качестве примера Николай привел какую-то странную историю, видимо, в продолжение темы конца света Николы Тесла: якобы в какой-то жуткой древности (на самом деле, в 1492 году) по какому-то другому календарю (от «сотворения мира») была какая-то круглая дата (7000-ый год), и это дало очередной повод пугаться конца света. Плюс ко всему, закончился старый календарь пасх (оказалось, дату этого праздника как-то хитро вычисляли, и была целая таблица), посему люди даже поля не засеивали, а когда конца света не произошло, случился голод. Пришлось обращаться за новым календарем в Рим (Странно, подумал тогда Иоганн, вроде Рим пал за несколько веков до этого), потому что сами вычислять пасхи на Руси тогда не умели («А что, Ломоносова еще тогда не было?», спросил Иоганн, но Николай почему-то оставил этот вопрос без ответа). В заключение историк сказал следующее: «А можно посмотреть на это с другой стороны: хочешь с минимальными затратами повлиять на широкие массы населения, пусти слух о конце света».

Хорошая была попытка, но Иоганн все равно не любил гуманитарные дисциплины. Вероятно, следовало честно признаться лектору в своей далекости от истории даже рода Кирхгофов, не говоря уже о всяких Да Винчи и прочих «доэлектрических» гениях. Однако обижать хозяина язык не поднимался. Пришлось смириться с тем, насколько хозяин «ценит» гостя. Настолько ценит, что готов поделиться сокровенным – уже не студенческими, а самыми настоящими историческими легендами и былями про неведомые гребаные рукописи, плащаницы и либереи.

Собственно, о последнем из выше приведенных слов речь [как бы невзначай] и зашла. Николай когда-то занимался этой проблемой и пояснил, что Либерея – это потерянная библиотека Ивана Грозного, в которой по легенде содержатся какие-то жуткие античные знания [тоже мне жуткие, они даже закон Кулона не знали!], и многие до сих пор пытаются ее найти, хотя нет никаких доказательств того, что это собрание книг вообще существовало. Любопытным представляется само развитие этого мифа и его срастание со многими другими загадочными историями, в разное время ходившими по Русской земле, в частности, жизнью Якова Брюса.

Николай наконец-то замолчал. Его меланхоличный взгляд был направлен как раз на ту странную паленную хрень в углу комнаты, однако не замечал ее или не считал нужным фиксировать пустяки. Этот взгляд, видящий целое без деталей, как нельзя прямо напоминал о неделимом мире, где человеку не всегда есть место. Иоганн уже помнил это ощущение, все там же, после аварии: человек не отсюда. А поскольку он сам был здесь еще более человеком не отсюда, мысли о родстве душ не могли не остудить его перегретый разум. Оставалось непонятным следующее: «Почему он так привязался ко мне? И вообще, что он здесь делает, этот абстрактный мечтатель?»

Хозяин словно услышал его мысли. «Вас наверно, интересует, какого шиша я тут делаю, в этой полумертвой деревне?». Именно так, «какого шиша». Иоганн даже вздрогнул. С учетом того, что людей на пенсии часто тянет на садоводческий покой, можно было смело отменять этот некорректный вопрос, однако не гость задал его, а сам хозяин, и замолчал он, будто за ответом действительно скрывалась если не тайна, то уж точно проблема. «Вы не поймете…», начал он, словно подтверждая загадочность загадки, а потом и вовсе сказал: «Мне нужна ваша помощь».

Однако ответы по существу так и не родились. Николай опять ушел в абстракции, на этот раз спросив о какой-то то ли церкви, то ли колокольне на окраине деревни. Иоганн покачал головой, скорее машинально, чтобы сменить тему, ибо церковные проблемы интересовали его еще меньше, чем исторические. Но тема не сменилась. Николай пояснил, что церковь была когда-то «сердцем» этого населенного пункта, однако уже давно пребывает в заброшенном состоянии и постепенно разрушается. Тем не менее, постройка по-прежнему остается высотной доминантой, и нужно серьезно постараться [конечно, ты как всегда гениальнее всех], чтобы ее не заметить. Что касается Николая, то он знает ее с детства, а ныне питает к ней любовь не только ностальгическую, но и чисто научную, археологическую, и, похоже, очень неслабую.

«Я как раз хотел туда пройтись. Не составите мне компанию?», спросил он, наивный как изобретатель вилки Авраменко.

Как-нибудь в другой раз, сказал Иоганн, окончательно проснувшись, после чего, уже ни на что путное не надеясь, спросил хозяина, нет ли у того отвертки и/или переходника на евророзетку.

«Дайте подумать», ответил хозяин, однако думать не стал. Вместо этого подошел к ближайшей стене, отодвинул стул и словно вытянул из ниоткуда метровую дверцу, открывающую путь в темноту. Запахло терпким землистым воздухом. Дверца была покрыта обоями, такими же, как остальная стена, вот почему Иоганн не заметил ее раньше. А зря. Брызнувший в лицо запах изобиловал не только застарелостью, но и куда более родным множеством ароматов, отличающим поистине добротную кладовую. Николаю не пришлось становиться гидом. Иоганн сам еле удержался от крика «Вау!». Тусклый свет уже вывел перед ним груды приборов, инструментов, проводов и другой политехнической утвари, буквально растаскивающей на куски его воображение.