Любовь Паршина - Юноша и Зверь. [история чёрного серебра]

Ренефер поднялась, еще раз взглянула на мужа, и тяжкий вздох вырвался из ее груди. И вдруг что-то заставило ее насторожиться. Позади нее стояли служанки, но они молчали, ни одна не ударилась в плач. Она оглянулась.

На пороге стоял человек, с головы до ног скрытый хитоном из полосатой ткани с заморских островов, залатанным, в дорожной пыли. Ренефер шагнула вперед и вздрогнула. Она не могла поверить в чудо. Но когда человек откинул с головы капюшон, не смогла сдержать радостного крика – это действительно был Тао.

Они вдвоем спустились в сад возле дома, подальше от чужих глаз и ушей. Ренефер не знала – горевать ли ей или радоваться? Казалось, она вот-вот лишится рассудка от столь разнящихся чувств, нахлынувших на нее.

Они стояли рядом, в тени высоких акаций. Тао обнимал ее, и она чувствовала, что кожа его холодна, как лед.

– Что с тобой? – спросила она. – Ты замерз? О, ты, верно, устал и голоден с дороги!.. Я велю слугам…

– Нет, не стоит, – мягко возразил он.

Оба вновь замерли. Ренефер боялась задать самый страшный и главный вопрос.

– Мой отец?..

Он взял ее руки в свои.

– Твой отец мертв.

На мгновение, казалось, и дыхание, и сердце Ренефер остановились.

– Как это случилось? Кто совершил это?

– Разбойники. Бесчестные люди, чьи гнилые сердца оборвут весы на Высшем Суде. Это случилось уже на острове, на котором мы оказались. Из-за непогоды мы вынуждены были причалить не в нужной нам бухте, а намного раньше. Едва мы сошли на берег, к нам тут же прибрел хромой бродяга в обносках. Он выглядел таким жалким и слабым, что мы, не видя в том зла, позволили ему заночевать в нашем лагере. Однако, поняв, что попал к людям небедным и что у нас есть чем поживиться, он ночью зарезал несколько наших спящих товарищей и стал, крича по—совиному зазывать своих подельников. Мы едва успели понять, что произошло, и схватиться за мечи, как все совершилось. Разбойники уже кишели повсюду. Твой отец погиб сразу, а многим пришлось тяжелее – израненные, искалеченные, они стенали, истекая кровью на потеху этим шакалам. Я оказался ранен, но не тяжело, так, что мог идти. Меня и еще двоих выживших молодых мужчин связали и оставили в стороне. Думаю, нас хотели отвести в какой-то город и там продать.

Всю ночь разбойники пили наше вино, пировали нашей снедью, делили добычу… Наутро мы двинулись в путь, а наши мертвые товарищи остались лежать под лучами взошедшего солнца. Долгое время мы шли по лесу, а затем остановились на привал возле развилки лесной тропы. Тут разбойники стали спорить, очевидно, решая, по какой из дорог им теперь идти. Некоторые были явно напуганы чем-то, но другие лишь смеялись, видя их побледневшие лица.

Один перепугался настолько, что просто вскочил и побежал прочь – обратно к морскому берегу. За ним вдогонку умчался другой. Я думал, он приведет его обратно, но вернулся он один и с окровавленным кинжалом. Этот кинжал он показывал остальным оробевшим разбойникам и что-то кричал. Тогда уже никто не стал сомневаться, по какой дороге идти дальше. Мы снова снялись с места в уже наступающих летних сумерках.

Вскоре я догадался, почему многие разбойники хотели пройти этой тропой – она была нехоженая, почти заросшая. Когда-то множество людей прошло по ней – широкая полоса утоптанной земли все еще виднелась под травами и корнями, – но теперь она была тиха и безлюдна. На ночлег мы остановились прямо на дороге. А затем… Поверь, моя солнечная красавица, все, что произошло дальше, мне не приснилось и не пригрезилось.

О, боги! Мы будто бы спустились в нижний мир и нас окружили невероятные, жуткие существа, низкорослые, уродливые, а с ними – безмолвные воины. Воины убили почти всех разбойников, оставив в живых только двух самых молодых. Их связали так же, как нас, пленных, и повели прочь с тропы, в лесную чащу. У меня кружилась голова, я падал с ног от усталости и небывалой слабости. В бою на берегу я был ранен легко и неопасно, но кровь продолжала течь из-под повязки. Некоторые из уродцев, радуясь, как дети, бегали вокруг всей нашей процессии и то и дело пытались дотронуться своими ручонками до моей раны, но воины их отгоняли.

Наконец, мы пришли. Перед нами предстало большое длинное здание, почти наполовину скрытое под землей. Похоже, когда-то оно было прекрасным храмом, с колоннами, фресками… А теперь мы спустились в него, как в подземелье.

Кругом жарко чадили факелы и масляные светильники. Мы шли по узкому проходу меж колонн. Уроды по-прежнему бежали рядом, один из них не мог идти сам (у него не было ног), и его товарищ волок его на полотнище из выдубленной шкуры. Теперь, при свете, я видел, насколько они омерзительны, то были не просто карлики и калеки: природа и боги хорошо позабавились, создавая их и награждая самыми невероятными изъянами. А вот разум им дать позабыли – по их движениям и крикам и пустым глазам было ясно, что они полоумны.

Остановились мы в обширной зале с низким потолком. Пожалуй, некогда это было удивительное место, сохранившее отголоски былого величия, но то была лишь блеклая тень. Мозаика на полу рассыпалась в крошево, позолота и краска сошли со стен, многие колонны из колоннады лежали на полу, кровля местами обрушилась, и ночной свет свободно озарял руины.

Тут воины сняли с нас путы и отступили, уроды спрятались во тьме за колоннами. Мы двинулись вперед. Я уже настолько ослаб, что мог идти, лишь опираясь на плечи товарищей.

В конце зала оказался длинный стол, накрытый к простой трапезе. Стоящий рядом человек, завернутый с ног до головы в поношенный плащ, жестом пригласил нас подойти и отведать свежих лепешек, вина и фруктов. Мои товарищи и двое уцелевших разбойников живо набросились на еду, а я не смог даже устоять возле стола, даже отпить глоток вина из чаши, хотя меня и мучила сильнейшая жажда. Я почти потерял сознание и упал бы, не подхвати меня наш мрачный привратник. Он повел меня, почти поволок, дальше, в тихие, темные комнаты, похожие на опустевшие гробницы… Я уже думал, не сам ли Анубис ведет меня в загробный мир, но затем вспомнил, что если я был убит в бою, то мое тело некому было забальзамировать и подготовить для Путешествия. А значит, я не смогу отправиться на Суд Осириса, где должны взвесить мое сердце…

Нет, я был еще жив – я чувствовал боль и холод. Но какой же ужас объял меня от мыслей о страшной судьбе человека, лишенного достойного погребения! Я стал молить спасти меня от этой участи…

В одной из комнат мой бессловесный провожатый, наконец, усадил меня на каменную скамью, выбитую прямо в монолите стены. Я огляделся и увидел, что нахожусь в погребальной камере – посредине комнаты стоял большой, грубой работы, черный саркофаг. Мужчина с видимым усилием сдвинул с места крышку, склонился и стал что-то шептать внутрь саркофага.