Алекс Реут - Кинопольский волк

Дальше, за большим пустырём, вытянулась вдоль горизонта полоса заурядных многоэтажек. Мимо ехал красный трамвай.

– Идём.

Тропинка была еле заметной. Видимо, местные жители редко ходили пешком. Теперь можно было увидеть и будущий храм. Недостроенная церковь приподнималась над забором, похожая на гранитный утёс.

– А строители не строят… Странно, очень странно.

– Сегодня выходной. Может, поэтому?

– Здесь у нас особые строители. Им за каждый кирпич отпускается два греха. А если кладут с опережением, то дополнительные десять. В качестве премии, – Лучевский прищурился. – Даже сторожа нет, удивительно… А, всё ясно. У них же моление сегодня будет. Тоже на стадион пошли, попробовать благодати.

Лучевский жил в коттедже 29, с высоким, на два этажа, полукруглым окном. Лакс был раньше уверен, что такие дома встречаются только в голливудских фильмах.

Они сбросили ботинки в сверкающей прихожей и поднялись по винтовой лестнице на второй этаж. Коридор, видимо, был общим, а вот комната уже ощутимо принадлежала Лучевскому. Книжная полка, покрашенная, должно быть, из уважения к жирафам, в жёлтый с бурыми пятнами цвет, вереница вырезанных из бумаги слоников, спускавшихся от потолка к кровати, две электрогитары, из которых одна висела вверх ногами и барабаны, подозрительно оранжевого цвета. Кровать, на японский манер, представляла из себя брошенный на пол матрац, а вместо стульев были мягкие мешочки, какие иногда ставят в кинотеатрах, чтобы продать подороже билет. Стол с компьютером возле громадных, заставленных дискам стеллажей тоже был довольно низким, а вот того, что на нём стояло, даже у Лакса захватило дух.

– Всё, устраивайся, – Лучевский выставил склянку на подоконник и начал рылся в книжном шкафу.

Лакс размышлял, куда поставить сумку.

– Слушай, а твои домашние не будут возражать?

– Не будут… наверное…

– Это кого ты привёл?

В дверном проёме – две девичьи головы. Обе узкие, востроносые, глазами, с полными злобы и коротко, под мальчика, остриженными головами. Лаксу начало казаться, что плохо причёсан в этом городе он один

– Это мой хороший друг, – Лучевский отступил и поднял руки, – Из Оксиринска, поступать приехал.

– Мы сколько раз тебе говорили никого не приводить и не вписывать!

– У нас одни вешалки в прихожей на двести долларов, а ты кого-то с улицы приводишь!

– Стас, когда ты повзрослеешь? Не можешь сам повзрослеть – так хоть другим не мешай!

Лучевский закрылся руками.

– Да прекратите вы! Он только на одну ночь! Это племянник Триколича. Его убили сегодня, вы слышали

– Ещё лучше!

– Чтобы милиция пришла!

– Допрашивала в нашем доме!

– Арестовывала!

– Головой ты хоть думал?

– Пробовал хоть раз думать? Говорят, полезно?

– Сейчас отцу позвоним!

– Водит кого попало…

– Это ничего, – объяснял Лучевский уже снаружи, – мои сестрёнки – они всегда так бушуют. Они хотят спокойной жизни, – вот поэтому жить с ними и невозможно. Ты не обижайся, они покипят и успокоятся. Ты сумку оставил? Правильно сделал, теперь им будет сложнее тебя выкинуть. Как темнеть начнёт и родители за телевизор сядут, мы обратно вернёмся, только тихо.

– А почему тихо?

– Чтобы сестрёнки тебя снова не услышали.

– Куда теперь пойдём? – спросил Лакс.

– Ну… не знаю.

Сейчас они шли вдоль Глухарёвки. Высокие окна смотрели на них почти насмешливо.

– Я есть хочу. Совсем не обедал. Как думаешь, получится незаметно пробраться на кухню?

Лучевский задумался.

– Пробраться можно, но там сейчас ничего нет.

– Что же делать?

– Можно в Вэ пойти. Дома сейчас всё равно не наешься.

– Почему?

– Период такой. Затратный.

Живот ощутимо прихватывало. В этом была неприятная особенность приступов – они, похоже, всерьёз затрагивали что-то, связанное с чувством голода. В особенно неудачные дни, когда мир почти полностью выцветал, холодильник на биостанции очень часто оказывался пустым уже наутро.

– А где это, Вэ?

– Вон там.

Небольшой куб из стекла и бетона стоял возле дороги, как раз посередине между Глухаревкой и линией обычных домов. Он словно не определился, с кем быть и казался упрощённой и уменьшенной копией здания, в котором располагалась клиника. На стёклах над входом поблёскивала загадочная готическая буква, похожая на две склеенных греческих «беты». На V было не похоже. Может, W? Но ведь это дубль-вэ…

Внутри были мягкие бежевые креслица, сверкающие чёрные столы и стены,

А людей немного.

– У нас денег хватит?

– У меня – хватит, – ответил Лучевский. Потом спохватился и добавил, – На нас двоих.

Лучевский сразу направился к стойке и потребовал «стандартный второй, как обычно». Лакс изучил меню, полное непонятных названий и потребовал четыре сэндвича с ветчиной, огурцами, соусом и сыром. Он был так голоден, что даже от названий блюд у него начинала выделяться слюна, словно желудочный сок у собаки Павлова.

Лакс ещё раз оглянулся, подыскивая свободное место. Зал был полутёмным, на шесть столиков, причём один из них был задвинут в угол и разглядеть, кто там сидит, не представлялось возможным. А вот крупный стол, на шесть мест, оккупировали три девушки в уже знакомой ему школьной форме. Слева сидела смуглая и кучерявая, с глазами, похожими на ягоды чёрной смородины, справа – высокая и круглолицая, с такими длинными волосами, что они змеились прямо по столу. А посередине восседала Копи, вцепившаяся в стакан с соком. Сейфа нигде видно не было.

– Это Апраксина? – вполголоса осведомился Волченя.

– Да, Копи. А с ней Опасный Соболь и Белянкина.

– Если не секрет, почему все называют её «Копи»? Они же Лариса.

– Потому что уже есть одна Лариса – Белянкина.

– А почему именно «Копи»?

– Потому что «Ликополо»!

Спрашивать дальше Лакс не рискнул.

– Я вижу знакомые лица, – Лучевский уже был возле подруг, – Можно у вас устроиться?

– Можно-можно, – кивнула Белянкина, – Мы как раз одну вещь обсуждали. О любви и прочих отношениях. Вот ты читал Протопопова?

– Собираюсь, – Лучевский спрятал глаза, – но сначала надо «Секретная заря Аннанербе» дочитать. Кто-нибудь читал «Секретную зарю Аннанербе»? Там очень интересно, про магию огня в Третьем Рейхе…

– Протопопов – этолог, – Белянкина подняла палец, – И после этой книги очень много начинаешь понимать. Почему женщины так любят хулиганов, откуда взялся идеальный мужчина в женских романах и вообще, почему любовь всегда выглядит так по-дурацки.

Лучевский задумался.

– Ну, Аннанербе тоже это исследовали. Например, Гёринг был уверен, что древние германцы зачинали детей с тем расчетом, чтобы они родились в день летнего солнцестояния… или зимнего… Нет, я так не вспомню. Ну в общем они зачинали детей…