Антон Пайкес - Дожди над рекой. В тумане / Кансер / Танцующие на крышах

Вот я еду по раздолбанной дороге и смотрю на огромные пожилые липы. Здесь они слишком старые, толстые и высокие, а вот ближе к реке, где раньше был наш дом, они моложе, и регулярно покрываются человекоподобными семенами. Мы их собирали, сушили, а потом заваривали чай. Естественно, от него все страшно потели, но пить его было так приятно, что мы мирились с обязательными последствиями весёлого чаепития. Особенно хорошо чай шёл зимой, когда промёрзшие кости необходимо было срочно чем-нибудь согреть. Ещё вспоминается, как у меня появился первый мобильный телефон, и приходилось подходить к самой реке, чтобы он наконец поймал сеть. Это было забавно и по современным меркам дико.

Что изменилось с тех пор, как я был маленьким? Мобильная связь стала лучше, а я стал спокойнее. Ребёнок, впервые сталкивающийся с чем-то, будь это зефирное пирожное, утренний туман или смерть родственника, – не важно, – удивляется масштабу этого явления. Но со временем ценность любого события падает. Так мы теряем интерес к жизни.

Кстати, о тумане. Когда я увидел его впервые, то подумал, что такого грандиозного зрелища в природе больше попросту не существует. И честное слово, я даже сегодня готов подписаться под этим. Туман – это та стена, за которой – интересное неназванное. То, что мы чувствуем, когда ждём какого-то события: начинают шевелиться волосы на теле, сладостно щемит в груди. Но, как и в реальной скучной жизни, за стеной тумана нет ничего, только рассвет, который ты видел уже сотни раз. Туман – это перелом, длинная канава посреди ровного поля.

Он приходит со стороны леса, наступает с огромной скоростью, поедая всё на своём пути: заборы, сараи, деревья, – всё, что мы видим днём, становится его добычей ночью. Ты стоишь на одном месте, и тебе кажется, будто он вот-вот остановится, но этого не произойдёт. Уже пропадает в его чреве скамейка, что стоит от тебя в трёх метрах, а он всё идёт и идёт, неимоверно сильный, уверенный в себе исполин. Он наступает со всех сторон, и вокруг тебя – зона отчуждения на расстоянии вытянутой руки. Весь мир теперь – это ты сам. Так я впервые вкусил одиночество, и, честно говоря, оно мне понравилось.

Сейчас я, вроде бы, приехал сюда отдохнуть. От всего и от всех. Любое дорогое моему сердцу место почему-то всегда в прошлом, и, как ни старайся, всё равно никогда не вернёшься в него. Если бы разделяло только расстояние, жизнь была бы куда проще, и мы бы все остановились в развитии, навсегда зависнув в таком сладком «счастливом моменте». Поэтому я не ставлю перед собой задачи вернуть прошлое. Я просто хочу немного помучаться воспоминаниями, потому что это то, что сейчас нужно. Как мне кажется, любое место и любое время дорого человеку лишь потому, что там и тогда (главное – именно тогда!) он встретился с кем-то, кто стал ему близок.

Мы с ней познакомились, когда мне было лет семь. Дети над ней часто подтрунивали, а мне она сразу понравилась – скромная девочка, уже тогда обладавшая удивительной красотой: у неё были огромные глаза, как у Бемби из мультика. Оленёнка я терпеть не мог, но всё-таки эти выразительные глаза могли, кажется, свести с ума любого. Девочкой моя знакомая была очень худой – ела с неохотой, с ребятнёй в магазин за вкусностями не бегала, а если что-то и перекусывала, то только яблоки с деревьев, что росли на её участке. Помню, это был белый налив, ужасно кислый, но душистый. Мне всегда хотелось её от чего-то защищать, что я периодически и делал. У меня был такой характер, во что сейчас уже верится с трудом. Я был ужасным выдумщиком, постоянно строил какие-то планы, и пусть они и не сбывались, нам всё равно с ней было очень весело вдвоём.

Получилось так, что и я, и она, мы были абсолютно рафинированными детьми. Да, мы с большим удовольствием принимали участие в общих играх, но и сами по себе чувствовали себя превосходно. У нас даже появились свои ритуалы и традиции: к десяти часам утра мы обычно встречались на её или на моей территории, договаривались о том, чем займёмся сегодня. После обеда история повторялась. Вечером мы гуляли. Сначала нас звали домой часов в одиннадцать под предлогом того, что на улице опасно. Но ближе годам к десяти мы уже ходили туда-сюда по улице до двух-трёх часов ночи. Где-то около часа со стороны леса к нам выдвигался туман…

Мир тумана сильно отличается от нашего. Это невозможно объяснить, просто поверьте мне на слово. Пару раз мы попадали в него не вдвоём, и тогда ничего особенного не происходило. И я, и она, мы как будто пытались избавиться от чужой компании. Туман был исключительно нашим местом и временем. С кем-то ещё я становился надменным, она – язвительной. Мы словно выживали нашего случайного попутчика из купе поезда, желая остаться наедине.

Я напрягаю память, пытаюсь вспомнить, о чём мы говорили, но что-то ничего не получается. Наверное, это были совершенно неважные слова. Важно было совсем другое: в этом мире нас было только двое. Мне кажется, что вне его, даже с близкими и друзьями, мы всё равно были одиноки, здесь же, в пустоте, наши одиночества на время соприкасались. Разговаривая с ней, я не надевал масок, я был даже не самим собой, а собственной туманной копией, более живой, чем оригинал. Но именно из-за этого я практически ничего не знаю об этой девочке: за всё время наших разговоров я выяснил лишь, что в Москве она живёт в доме, окна которого выходят на какую-то площадь. Тогда я знал только одну площадь – Красную, и не думаю, что она жила в ГУМе. Чёрт возьми, да я даже подумать не мог, что так глупо поступлю, так ничего у неё и не узнав. Для меня летняя жизнь – с ней, и вся остальная – без неё, были двумя разными вещами, непреложными, будто так всегда было, есть и будет.

Машина подъехала к повороту, и мне пришлось отвлечься. Воспоминания радостно разбежались во все стороны. Теперь придётся заново восстанавливать их в голове. Что ж, я не видел эту девочку очень давно, наверное, не увижу уже никогда. Моя глупость в очередной раз сыграла со мной злую шутку. Она вообще – очень весёлая женщина, моя глупость, часто и с удовольствием смеется надо мной.

Иногда бывает так, что какое-то воспоминание не даёт тебе спокойно жить. Моя жизнь закончилась в тумане. Потом было существование – приятное, неприятное, весёлое, грустное – не важно. В Москве я ловил редкий туман ртом, вдыхал его запах, но это была совершенно иная безвкусная субстанция. В нём я остался один, и мне это совсем не понравилось, тем более что моё прощание с тем родным туманом было очень горьким.

Нам было по четырнадцать лет. Весь день мы говорили о чём-то не том. Мне кажется, она чувствовала это также остро, как и я. Странное ощущение – два человека ждут чего-то, оба знают чего, и пытаются скоротать время за нескладными разговорами. Получалось из рук вон плохо, время ползло как гусеница, и я даже попробовал играть ей что-то на гитаре. Веселее не стало. Она была по-настоящему грустна, да и у меня состояние было не лучше. В воздухе пахло тоской, но я ничего не мог с этим поделать. Какой она была? Я ничего не знал о ней, о её жизни вне этого маленького населённого пункта. Там, в тумане, я практически не видел её лица, но зато чувствовал дыхание, слышал слова и мысли. В жизни было совсем не так. Она сидела передо мной, девочка-подросток, в какой-то безразмерной майке и клешёных джинсах, и если бы не эти глаза, её можно было бы вообще не заметить в толпе. Если, конечно, рядом оказалась бы ненароком такая немыслимая толпа. Но я знал, что вечером всё изменится.