Антон Пайкес - Дожди над рекой. В тумане / Кансер / Танцующие на крышах

После ужина я накинул ветровку и отправился на улицу. Ближе к полуночи на меня стала накатывать хандра. Я ходил по основной улице городка, и всё мне чудилось каким-то нереальным. Казалось, что я сплю, и что скоро меня разбудит будильник. И я пойду на работу. И, может быть, после этого отправлюсь в кафе, чтобы встретиться с Леной. Вот только Лены больше нет, а от моей души оторвали огромный мясистый кусок и куда-то выкинули. Неожиданно захотелось плакать, но я с детства привык к тому, что не умею этого делать. Мои слёзы всегда трансформируются в злость, и именно она даёт мне силы.

Между тем, ночная улица совершенно не впечатляла. Большая часть фонарей не горела вовсе, остальные еле теплились. Я даже удосужился их пересчитать – всё равно до наступления тумана делать было нечего. Девять фонарей. Девять огромных потерянных маяков, которые с трудом выполняют свою функцию. По ним уже сложно ориентироваться, на них уже нельзя надеяться, можно только радоваться, когда один из них вдруг загорается и на время становится твоим путеводным светом. Где же туман? Где это белое марево, в котором, как в колдовском сне, растворяются ненужные люди, пропадают ненужные мысли, обостряется слух и обоняние? Где он, когда так сильно его ждёшь и желаешь? Может, он задерживается? Но нет, просто на часах ещё минуту назад была полночь. Просто есть ещё время открыть новую пачку и закурить. Есть время дать пару сигарет местному пареньку, идущему навстречу. Есть возможность даже немного перевести дух, сев на ту самую скамейку, где мы коротали часы во время нашей последней встречи. Резиновое время неполноценных людей, живущих лишь памятью, не имеющих стремлений, желаний, мечтаний и даже планов на пару недель вперёд.

Ты слышишь свои шаги? Раз, два, три, несколько метров позади, а ты всё идёшь и идёшь. Потом разворачиваешься, на всякий случай делая вид, что что-то забыл, может, оставил на плите чайник. Снова шаги. Мерные, ровные шаги по разбитой дороге.

Кто здесь?

Это я, твоё сознание. Приятно, когда можно поговорить с умным человеком, правда? Ну и что ты сутулишься? Ах, ноша тяжела. Так скинь её! Избавься от всего! Воспоминания – под нож, ненужные чувства – в ведро. Наклони голову, вытряси мусор через ухо, полегчает. Не хочешь? Почему же?

Почему люди всегда стремятся сохранить свои детские игрушки, хотя давно выросли, почему им так важно хранить фотографии давным-давно чужих людей, с которыми они больше никогда не встретятся?

Ну что ты всполошился? Да, я уговаривал тебя выкинуть Ленино фото. Но ты даже пьяный этого не сделал. И когда-нибудь ты пожалеешь об этом. Когда случайно наткнёшься на него, сядешь на кухонный стол, возьмёшь сигарету и будешь долго изучать черты её лица. Я говорил тебе: избавляйся от старого, новое уже на подходе. И не надо так укоряюще, я не Иуда, на осине не повешусь. На липе, разве что, вон на той, на которой когда-то висела тарзанка.

Точно, здесь висела тарзанка. Её, помню, повесил папа одной девочки, чтобы она больше времени проводила на улице, а не сидела с книжкой в чулане. Было весело.

Ну конечно. Тебе было весело. Почему тебе не было весело на своём выпускном вечере? Почему не было весело в институте, когда все вокруг были доброжелательны, когда в твоей группе училось так много красивых девушек, действительно следящих за собой? Почему единственной, с кем ты подружился, стала именно неряшливая Лена, совсем не от мира сего? Почему тебе было весело раньше, и совсем невесело сейчас?

Не знаю.

Не знаешь? А я знаю. Ты загнал себя в огромный вольер, который сам же себе и построил. Дверь захлопнулась. Раз, два, три! И ты уже в нём один. Никакая ты не певчая птичка, ты просто загнанный зверь, которому сравнительно повезло оказаться не на вертеле, а в зоопарке, где хоть все на тебя и пялятся, зато дают жрать строго дважды в день. Не ахти какая забота, конечно, но точно не помрёшь. Ладно, ладно, заканчиваю. До тебя не достучишься, да? Ну и ладно. Смотри, вокруг уже туман.

И правда. Туман. Вот он, протяни руку, и она утонет в молочной белизне! А запах! Это что же такое? Точно, белый налив. Душистый, как будто концентрированный. Мне всё интересно. Вдали что-то движется, клубится, я пытаюсь понять, что это, но тщетно – здесь нет законченных образов, только лёгкие наброски, непонятные никому, кроме художника. Волосы на теле встают дыбом, вроде как в грозу. Звуков нет. Только какой-то шорох – это туман ползёт по траве. Трава чувствует его тяжесть, прижимается к земле кошкой, готовой бежать, но бежать не может, её держат бесчувственные одряхлевшие к концу лета корни. Совсем пропал из виду город, я опять один в белом шуршащем безмолвии, и ничто на свете мне уже не нужно. Только бы сюда не проникло ничто чужое, только бы не нарушило красоту и гармонию мира до момента его рождения.

И вдруг я всё понял. Мир ещё не родился. Этот туман – то, что было до всего, в нём ворочаются колёса творения, способные создавать, способные и уничтожать, здесь творятся великие дела, и кто я такой, чтобы пытаться в них разобраться? Но даже мне, червю из червей, дано понять всю красоту этой неоконченности, её змеящуюся дымку, изначальный запах яблок, ощущение близости чего-то столь могущественного, что не хватит никаких слов, чтобы описать это могущество! Яростно молотят по поверхности воды жернова, сидит на камне горбун, принимающий вызовы богов, туманная канцелярия живёт своей собственной жизнью, выдавая распоряжения о скорейшем создании новых туманных сущностей. Я как мальчик, который тайно проник в заводской цех – я ничего не могу понять, но могу громко восхищаться огромными машинами, занятыми своими обыденными, но от этого не менее загадочными делами. Да, я – просто маленький мальчик. Мне совсем немного лет. Я смотрю широко раскрытыми глазами на то, что совсем скоро станет реальным миром, но пока ещё ИМ НЕ ЯВЛЯЕТСЯ.

– Понял, наконец?

– Понял. Только что, наконец, понял.

– Почему так поздно?

– Раньше не мог. Наверное, нужно было, чтобы что-то случилось, разбудило спящее озеро.

– Озеро? Кто бы мог подумать. Ты всё такой же романтик.

– Ну, не такой же. Прошло много лет.

Я обернулся. Туман слегка расступился, чтобы я мог лучше разглядеть свою собеседницу. Разглядеть я её, правда, не смог, слишком всё вокруг призрачное, но разговаривать стало проще – когда знаешь, куда примерно смотреть, всегда проще, даже если глаз не видно. Возможно, просто память меня подводила – я не мог вспомнить, какие у неё были глаза, когда мы последний раз встречались много-много лет назад.

– Ну, здравствуй, – сказала она.

– Привет, – ответил я.

– Вот мы и встретились. Как ты и хотел, в тумане.

– Да, в тумане. Он величественен, правда?