Антон Пайкес - Дожди над рекой. В тумане / Кансер / Танцующие на крышах

– Ты понимаешь, что я могу оформить только отпуск за твой счёт? – как-то безнадёжно спросил мой шеф, практически одногодка.

– Ага, – спокойно ответил я и положил трубку. Хорошо иметь с начальником приятельские отношения, которые никогда не станут дружескими. Я налил себе рюмку и уставился в календарь. В четверг приберусь в доме, в пятницу схожу в кафе, посижу один в компании двух стаканов горячего шоколада. А вот что я буду делать в выходные – последние два дня моего незапланированного отпуска? Пока не знаю.

Почему-то мне ужасно захотелось позвонить ей ещё раз. Конечно, это было опасно, я мог нарваться на её жениха. Я даже не знал, как записан в её книжке. Лена была таким человеком, что легко могла так меня и записать – «любовник». С другой стороны, какая теперь разница? Услышу мужской голос – брошу трубку. Но нет, никто не поднимал. Телефон был в зоне доступа, просто раздавались равномерные гудки. И только когда я уже хотел захлопнуть мою раскладушку, услышал странный звук, словно телефон с включённым микрофоном доставали из лужи.

– Привет, – ответил мне знакомый до малейших нюансов голос моей мёртвой любовницы.

Когда я остановил машину на берегу реки, отчаянно завыл мой телефон. Номер не был знаком ни мне, ни аппарату, а потому поднял трубку я с некоторой опаской.

– Здравствуйте. – Мужской голос звучал печально, но почтительно.

– Добрый день, – отозвался я, закуривая и открывая окно. Как много вещей может делать человек одновременно, если у него возникает такая необходимость! Всегда удивлялся этой его способности.

– Дело в том, что я жених Леночки, – поделился со мной нерадостным известием голос. Вот уж кого мне сейчас не хватало для полного счастья.

– Очень приятно, – соврал я и замолчал, ожидая продолжения. Повисла странная дрожащая тишина.

– Я ваш номер нашёл в её мобильном телефоне. Вы там были записаны как «любовник», – что это?

Кажется, мой визави усмехнулся? Впрочем, ладно. Ах, Лена, Лена. Хотя от тебя можно было этого ожидать. Если бы кто-то влез в твой телефон, ты бы просто его убила, чтобы он уже никому никогда ничего не рассказал. Это было твоё интимное пространство, куда посторонним вход был заказан.

– Это шутка, думаю, вы понимаете, – пробормотал я. – Я с ней знаком некоторое время. Никаких особых отношений у нас не было. Может, она так меня назвала из-за какой-нибудь вашей ссоры?

– Ну что вы? – Голос был удивлённым. – Мы жили с Леночкой душа в душу!

Ага, душа в душу. То-то ты никогда не был в её квартире. Никогда не лежал на её кровати. Никогда не пил какао из пузатых белых кружек у неё на кухне, где подоконники были заставлены горшками со старыми кустиками алоэ и герани, которые сегодня уже стали каким-то невыразимо скучным атавизмом. На секунду в моём сознании мелькнуло злое высокомерное удовольствие, но я усилием воли его подавил.

Вообще, людям свойственно полагать, что мир существует только до тех пор, пока они на него смотрят. А значит, того, чего они не видят, и о чём не знают, попросту нет.

– Выражаю вам свои соболезнования, – сказал я. – Видел в новостях. Это ужасно.

– Спасибо! Я сейчас собираю информацию о том, как она жила вне НАС, если вы понимаете, о чём я. Это интересно, прежде всего, маме Леночки. Может, вы можете уделить мне немного времени? Скажем, сегодня в пять в каком-нибудь кафе.

– К сожалению, я не в Москве сейчас. Но в любом случае, я немногим смог бы вам помочь. Извините.

Мы довольно холодно попрощались. Кажется, какие-то подозрения всё-таки закрались ему в душу, но я его в этом винить не могу. Сигарета в моей руке догорела сама собой, а я даже ни разу не затянулся. Курить как-то расхотелось.

Каждая певчая птица должна знать свой собственный, уготованный ей шесток. На нём она чувствует себя в безопасности и поёт, потому что не может не петь. Если бы она могла не петь, она бы, наверное, не делала этого вовсе, так как вокруг всё равно лишь прутья клетки, а петь для них не слишком-то интересно. Дикая птица в этом смысле сильно отличается от своей одомашненной родственницы. Она свободна, горда, весела и манерна, хотя, казалось бы, с чего ей такой быть?

Я – птица одомашненная. У меня есть свой собственный шесток, воздвигнутый не кем-то, а появившийся сам собою, как по мановению волшебной палочки. Кто виноват, что я давно оставил надежду взять нужную ноту? Но иногда необходимо устраивать себе встряску, я итак слишком долго тянул. Слишком долго делал вид, что моя гортань приспособлена лишь для никому не нужных слов.

Я вышел из машины. Можно было спокойно осмотреться. Итак, вокруг – родной город, старый, хотя и молодящийся. Это как седина, которая упорно выбивается из-под крашеных волос городской старушки: нет-нет, да и появляется белый еретик в гудроновом поле, непрошенный, как та ворона. Идёшь вдоль покосившихся построек, и вдруг натыкаешься на свежую краску, или на новую веранду, аляповато прилепленную к обшарпанным стенам каменного короба. И всё вдруг встаёт на свои места. Когда-то в реке ловили больших острозубых щук, напротив вот этого зелёного дома был кривоватый мостик для полоскания белья, вот тут росло дерево с единственной веткой, на которую залезала вся местная детвора. Ветка надсадно трещала, но груз умудрялась держать. Героическое дерево теперь выглядит кургузо – ветка всё-таки не выдержала веса куда более тяжёлого, чем наши тщедушные тельца. Да и выдержал ли я сам многотонный вес времени?

Домик, который мы когда-то снимали, остался на своём месте. К его чести, он не слишком изменился. Краска, конечно, облупилась, но выглядит он всё также крепко, словно строили на века. А может, и правда, готовились к вечности. Этот дом – удивительное существо, в детстве мне казалось, что он немножко живой. Виной тому были звуки, которые можно было слышать ночью: полы скрипели во всех комнатах, причём играли совершенно разные ноты. Музыки, правда, не получалось, получалась довольно противная какофония, свою лепту в которую вносил и ветер, забиравшийся под металлическую обшивку крыши. Я уже говорил, что первое время не мог спать – так громко и решительно бились листы о деревянные перекрытия. А ведь я не был склонен наделять звуки каким-то смыслом, они просто действовали мне на нервы, как вздохи и причитания спящего соседа. Да и от всяких потусторонних мыслей меня всегда защищали крики улицы, рёв мотоциклов и снующих туда-сюда машин. Русские дороги никогда не спят, по ним едут и едут новые странники, которых не смущает ни ночь, ни непроглядный туман, ни барахлящий карбюратор, будь он неладен.

Незнакомая мне бабушка прошла к колодцу за водой. Раздался тяжкий всплеск, потом – надсадный скрип ворота, а я всё стоял напротив дома и смотрел, как он будто улыбается, узнав во мне старого знакомого. По дороге назад бабушка что-то пробурчала себе под нос, видимо, заподозрила меня в чём-то. Старушки, они вообще постоянно меня в чём-то подозревают. Я ещё раз нажал на кнопочку сигнализации, открыл багажник и достал оттуда банку отечественного пива. Специально взял именно его, так как когда-то, много лет назад, откупорил здесь бутылку своего первого, дешёвого. Это определение вполне заменяло название. Правда, я тогда её уронил, и она вертелась китайской петардой, разбрызгивая во все стороны пену.