Олег Ока - Пилигрим

– Чего хотела, Варя? Как там гость наш?

– Проснулся гость, Матвей… Таблетки ему когда пить? Поесть-бы ему надо… Слаб очень.

– Ничего не говорит о себе? Ничего не вспомнил?

– Нет, по прежнему. Но видно, что человек образованный, культурный.

– Культура не от образования, это врождённое, с генами передаётся, – Парфенон, сам того не зная, повторил мысль Матвея, но считал это своим жизненным опытом. – Отдохнуть ему надо, раз болеет. Пусть лежит, включи ему телевизор, хотя с нашими шоу-каналами ещё больше заболеешь, а то и умом поедешь…

– Вот, возьми здесь в коробке две таблетки, и порошок разведи, – показала рукой, измазанной тестом Персефона. – Пусть выпьет, и пирожки скоро готовы будут, позавтракаем… А культуру, есть она, или отсутствует, по речи видно. Тебя вот послушать, Парфёша, так ты держимордой уродился, и может даже прапорщиком помрёшь.

– Ненавижу я это фарисейство, – продолжал дед, глядя вслед ушедшей Варвары. – То они копья ломают из-за фильма дурацкого, то-ли рекламу ему делают, решпект создают, то-ли деньги отрабатывают, а я смотрел тот фильм, чепуха на постном масле и копий тех сломанных не стоит. Вот скажи мне, Параскева, неужели в молодости нашей все такими-же дураками были, только честно, без этих соплей ностальгических? Было такое?

Бабка искоса глянула, не смеётся-ли он, нет, смотрел с любопытством, ожидаючи.

– Ну, чего придуряешься, дед? Сам ведь знаешь, или тоже память отшибло. И похуже было! Шестидесятников не помнишь? Сколько людей загнали, диссидентов тех драных, тоже, придумали пугало! А ведь людишки были самые безобидные, это-ж в русской натуре властей костерить, по кухням бормотуху пить и закусывать килькой да критикой. Сколько писательского народу вырубили под корень? Кого запугали, кого званиями купили. А кого и в бедлам отправили? И ведь настоящие писатели были, не алкаши Довлатовы, да Лимоновы, помнишь Зиновия? Ты-ж с ним за ручку здоровкался…

– Да, совсем пацаном был… Это человек! Истинный интеллигент русский, хоть и еврей, конечно, но это погоду не делает. Это властям всегда вкусный кусок в горло был – враги внешние и внутренние, а как без них? На кого жизнь нашу долбанную списывать? Без виноватых нельзя… И Сталин тем-же занимался… А сейчас всё дозволено, за что заплачено… Вот гляди, как они выражаются, писаки подзаборные: – «На улице метель, довольно прохладно – самое то, чтобы зайти и выпить ирландский кофе. Его достаточно сложно найти, но раз уж был на Лиговском, то завернул в один лофтпроект.» Каково? ИРЛАНДСКИЙ КОФЕ! Так понимаю, выращенный в пригороде Белфаста, бразильский и рядом не валялся! А «завернул в лофтпроект»… Завернуть можно в газету, завернуть за поворот, как выглядит завернуть в лофт- проект, не знаю. Потому что не знаю, какой проект обозначают нерусским словом «лофт», и можно вообще в него что-то завернуть…

– Слушай, Парфён, а ты как думаешь, вот эта убогость слова, она от скудоумия, или обусловлена рационализмом?

– Что ты подразумеваешь под рационализмом? От слова «разум»? – подозрительно спросил Парфенон.

– Нет, от понятия рационализации всего и вся…

– В природе такого понятия нет, это пустой звук. Рационализируя мышление, мы низводим его к обезьяньим рефлексам, в этом смысле сегодняшняя литература недалеко ушла от звериных звуков и органично соединяет в себе рационализм, происходящий от скудоумия.

– Ты утрируешь и отделываешься пустыми формулами…

– А если и так? Что можно сказать о том, чего нет? Абсурд, нонсенс!…

Варвара быстро и бесшумно вошла в комнату и остановилась у шторы – первое, что сразу бросилось ей в глаза, это пустой диван, и было это настолько невозможно и дико, что она прижала ладонь ко рту и затаила дыхание. И только потом увидела гостя – обнажённый, Матвей стоял за компьютерным креслом у книжного шкафа и увлечённо разглядывал книжные корешки, не услышав прихода хозяйки. А Варвара смотрела на его фигуру, не зная, что делать, и краска заливала её лицо, пока оно не начало гореть. Конечно, она не была маленькой, неискушённой девочкой, любила Русский музей и Эрмитаж, где откровенно любовалась мужской натурой фламандцев и англичан, перед статуей Давида она чувствовала себя спокойно, умиротворённо и надёжно. Только вот мужчины на картинах не были из жизни, принадлежали миру фантазии, придуманному, а потому нереальному, изменчивому и эфемерному… В своей жизни она видела обнажённого мужчину только раз, лежащим в кровати, и ничего, кроме отвращения, это воспоминание у неё не вызывало… Но фигура Матвея – чего уже от себя скрывать – его тело не рождало чувства неприятия. Его нельзя было назвать атлетом, или просто спортсменом, но это было пропорциональное, гармонично сложенное тело, оно возбуждало эстетическое удовлетворение… а может быть не только эстетическое… Что её удивило в себе; не было острого чувства отвращения, которое у неё появлялось с определённого времени при виде голого мужского тела, не как произведения искусства, но в рекламе, фильмах – ЖИВОГО тела. Нет, сейчас, при виде Матвея, присутствовало если не удовольствие, то осознание того факта, что это зрелище может быть констатацией красоты, эстетического удовольствия, почти как при виде произведения живописи или скульптуры…

Внезапно ей стало до боли стыдно и страшно. Чего она испугалась? Что её застанут за постыдным занятием – подглядыванием за мужчиной, тем более раздетым? И это, конечно… Но ещё, в голове её вдруг раздался голос, и она испуганно отступила за штору, испугавшись, что голос этот может принадлежать отцу, решившему заглянуть к гостю… Это был голос абсолютно бесцветный, ровный, он спросил, но и вопросом это было нельзя назвать, полу-утверждение, полу-насмешка?

– Грешим? Или с чистыми помыслами? «…В избежание блуда, каждый имей свою жену и каждая имей своего мужа…» Это заповедь Божья, для творений Его…

Она вздрогнула, хотела ответить – кому? – сдержалась, только в мыслях не то проговорила, не то прочитала молитву :

– Нет, Господи, чиста я мыслями и не замышляла блуда… И впредь буду осторожна от искушений Твоих… или Дьявола?

– Нет здесь искушения, если чиста ты в помыслах твоих, и Бог дал людям любовь, которая не есть блуд, если чиста душою…

Варвара потрясла головой, что с ней происходит? Неужели вид голого мужчины так вскружил ей голову? Или ей шестнадцать лет? Закрыв глаза, она снова увидела, как он стоит вполоборота к ней, глаза её опустились ниже, туда, где… Она снова потрясла головой – нет! – в самом деле, какая чушь лезет в голову… Собравшись, она легонько, костяшками пальцев постучала по косяку двери, выждала, чтобы дать Матвею время, и осторожно выглянула из-за шторы :

– Я войду, Матвей?