Олег Ока - Пилигрим

Службой именовалась в семье работа Варвары в Публичной библиотеке, где она реставрировала редкие издания начального периода книгопечатания. Работа ей нравилась, она была творческим человеком, специалисты её знали, и даже порой приглашали консультировать международные проекты, прочили ей место в комитете по культурному наследию ЮНЕСКО, но ей было хорошо в подвалах Публички, здесь она могла дышать свободно и не опасаться закулисных интриг…

– Там человек сидит, – сказала она, подойдя к окну и выглядывая во двор из-за шторки, – Снег с дождём, а он в кожаной курточке сидит на ограде садика, не шевелится. Это странно. Я не хочу есть, потом, может быть.

– Что за человек? Пьяный, из бродяг, наверное?

– Человек, не старый, я лица не увидела, но выглядит прилично. Конечно, может быть и пьяный… Только почему он не шевелится, заснул? Как можно заснуть при таком холоде? Свалился-бы на землю.

– Ну, ладно, человек и человек, у каждого своё, тебе – что? Посидит и уйдёт.

– Может быть, – с сомнением сказала Варвара, прошла в свою комнату.

– Вот тоже, – осуждающе проговорила Персефона. – Человек! Под дождём. Будет-ли нормальный человек в чужом дворе под дождём сидеть?

Окно в комнате Варвары выходило на набережную Обводного канала. Тёмная лента воды была испещрена оспинами дождевых капель, плыл по воде какой-то мусор; бумажные стаканчики, пластиковые бутылки, рваные пакеты… Через стекло ощущался промозглый холод сырого воздуха. Человек во дворе не выходил из её головы, и ей самой было странно, почему она думает о нём. Думает? Нет, никаких мыслей или чётких эмоций не было, только беспокойство и картинка мокрого двора с чёрными, изломанными стволами деревьев, тусклые лужи на дорожках, да озябшая, ссутулившаяся фигура в сером свете уходящего дня… Пожалуй, она испытывала чувство неуютности, как будто была на ней какая-то вина, но какая – она не понимала. То, что она дома, здесь сухо и тепло, это ведь не означало, что она должна за это кому-то и что-то, у каждого своё место в мире, и каждый занимает его по праву жизни. Но разве это по человечески, вот так, одному, сидеть под дождём? Ведь для этого должна быть причина, какие-то обстоятельства, обрекающие человека на одиночество и ненужность. Она почему-то подумала именно о ненужности, хотя для этого у неё не было никаких оснований. Но почему, почему её так зацепил этот человек во дворе, должно было что-то быть в её душе, что откликнулось на одинокую, неприкаянную фигуру под дождём… Конечно, она вспомнила… Вот так-же восемь лет назад и она сидела во дворе, на скамейке у парадной, не зная, нужно-ли идти домой, нужна-ли она там, и как её встретят с неожиданной вестью. Тогда она узнала, что ей предстоит стать матерью, срок был небольшой, но её организм исключал возможность аборта, да ей это и в голову не приходило, убить человека, который там, внутри неё ждал своего часа, чтобы явиться в свет. Вот только как это всё объяснить родителям, как донести то чувство отчаяния, когда она услышала в трубке телефона :

– Это меня совершенно не касается… Зря ты позвонила, я не имею к этому никакого отношения, доказать ты ничего не сможешь, только испортишь мне и себе жизнь. Тебе нужны проблемы? Ведь нет? Подумай о карьере, она у тебя есть, и не надо всё ломать. Лучше тебе вообще забыть мой номер…

Вот тогда у неё появилось это гадкое чувство ненужности. Мир вокруг стоял немой, холодной, безразличной стеной, и не достучаться через эту стену… Она тогда долго сидела, отупев от безнадёжности, и очнулась только тогда, когда вдруг впервые остро осознала – в ней живёт человек! За которого она полностью в ответе, и мир здесь ни при чём, это их дело, только их двоих, и он, этот ещё несформировавшийся человек, он во всём зависит от неё, от её поступков, от её решений, от её мыслей, которые он, конечно, может ощущать. И он не должен испытывать чувства ненужности, безразличия, и холода мира. Потом из парадной вышла мать, встала перед ней, в сумерках вглядывалась в лицо, ничего не говорила, и Варя смотрела в ответ гордо и с вызовом, и мать всё поняла, смирилась, видимо ждала этого, сказала только :

– Чего здесь высиживать? Дома нет, что-ли? Простудиться не хватает…

Тогда это чувство ненужности и непричастности к мирским делам и заботам у неё быстро прошло, отец воспринял новость с восторгом, сразу начал развивать такие идиотские восторженные планы о рыбалке на Вуоксе с внуком (!), как они будут ездить за грибами на Мшинскую, и Персефону уже прозвал бабкой, и она окоротила его, что на Мшинскую за грибами ездют только неадекваты дебильные, а ездить надо на Омельченко, только там идти далеко, за полигон… А потом и коллеги прознали, хотя видно ещё ничего не было…

Дальше Версаче вспоминать не стала, потому что дальше начиналось страшное и ирреальное, выпадающее из картины логического мира, все цепочки и связи порвались, и воцарился абсурд… Она тогда увлекалась Сартром и Камю, и чуть не ушла, совсем, туда, откуда всё кажется простым и не требующим смысла. Она передёрнула зябко плечами, накинула волосатый платок и прошла в зал, встала перед Парфеноном :

– Папа, хватит в инете ковыряться, пальцы уже стёр. Спустись во двор…

Парфенон Сергеевич понял, о чём она просит, не стал ехидничать по своему обыкновению, подумал, пожал плечами, отложил ноутбук, прошаркал в прихожку, долго попадал ногами в резиновые боты… Варвара прошла на кухню, поставила миску с уже остывшими пельменями в микроволновку, зажгла газ, налила полный чайник воды.

Во дворе дождь продолжал нудно лить, только теперь это была смесь со снегом, по земле разливалась мерзко выглядевшая каша, на возвышениях снег лежал уже белой бахромой, казалось, что завтра придёт нормальная питерская зима, с морозом по ночам, в утренних клубах тумана, порывы ветра будут бросать пригоршни воды, и ветви протянутся к земле под тяжестью сосулек. Человек не шевелясь сидел на трубчатой ограде детской площадки, на спине и на плечах куртки лежал тонкий слой снега. Парфён Сергеевич приблизился в сомнении, наклонился – человек дышал и мелко трясся, чуть покачиваясь из стороны в сторону.

– Уважаемый! Слышишь? Не годится так, замёрзнешь ведь? Не хочешь домой пойти? … или где ты там живёшь… Ты пьяный, поди? Всё-равно домой надо…

Глаза человека вдруг открылись, он повернул голову, отыскивая источник голоса, разглядел неясную фигуру.

– Я не знаю… где я… кто я… не помню, где-то здесь собачка Дарья… я не помню… и я – не пьяный…

Человек вызывал доверие и сочувствие, ему нужна была помощь… И Парфенон заколебался, кто он такой, этот приблудный незнакомец? Ищут его, или, может, приезжий? Бывают случаи, пропадают люди, память теряют, сами теряются… В большом городе затеряться не проблема. И за такими охотятся…