Анна Кирьянова - Охота Сорни-Най [журнальный вариант]

Юра Славек вздохнул украдкой; эх, если бы не Люба, быть бы ему обладателем отличных мехов, которые можно продать за бешеные деньги; но любовь требует жертв. Однако подсказка неплохая: в пути они еще могут встретить местных охотников, у которых Юра купит мех за смешные деньги. Он ведь может потом и самой Любе преподнести роскошный воротник или муфточку, которые ей очень пойдут. К этим светлым вьющимся волосам, к нежному белокожему лицу больше всего пойдет серая зимняя белка с ее жемчужно-перламутровым отливом или золотистый соболь, царь уральских лесов…

Люба, разрумянившаяся от мороза и костра, была чудо как хороша, и Юра с упоением смотрел на ловкие, красивые движения девушки, на искрящиеся глаза под тонкими темными бровями. А эта ее подруга еще лучше оттеняет красоту Любы, свежесть и нежность ее кожи, стройность фигуры. Рая словно услышала мысли Юры, подтянулась, развела плечи, выпятила грудь, поправила выбившуюся из-под шапки прядку серых волос и подошла к Егору Дятлову, который тоже не сводил глаз с красивой Любы:

— Егор, тебе налить еще чаю? Чайник вскипел.

Висящий на двух рогульках закопченный чайник фырчал и плевался кипятком, в который превратился девственно-чистый снег. В кипящее нутро старого походного друга полетела еще добрая пригоршня заварки, самой дешевой, с веточками и крошевом, но удивительно ароматной. Егор с удовольствием протянул Рае кружку и подумал, что Райка — хороший товарищ, умеет ухаживать за друзьями, вот хоть бы чайку подлить вовремя. А то каждый думает только о себе; Семихатко жрет, как лев в зоопарке после недельной голодовки, ишь, жует корейку с грубой, поросшей щетиной шкуркой. Толик Углов даже глаза прикрыл от удовольствия, вгрызаясь в ноздреватую плоть хлеба с голландским сыром, шумно втягивая очередной глоток горячего чая с сахаром. Феликс Коротич ест как автомат, откусывает, жует, глотает, снова откусывает. Не комсомольцы, а какие-то эгоистичные обжоры. Ну, кроме разве что Любы, добродушной Райки и вот еще товарища Зверева, который вызывал в душе у Егора смешанные чувства восхищения и ненависти. Зверев ел аккуратно, ловко, бесшумно и очень красиво, с аппетитом, но без малейших признаков жадности. Он ловко орудовал острым ножом с костяной рукояткой, разрезал бутерброд на небольшие квадратики и отправлял их в рот, не роняя ни крошки. Юра засмотрелся на Степана Зверева, а вогул в это время рыгнул и спросил:

— Вы куда собрались-то? Гулять, смотреть, белок стрелять? Тут шибко много белки, мало люди охотятся в этих краях, зверья много развелось. Все боятся.

— Чего боятся? — моментально спросил Егор, забыв об остывающем чае.

Он весь превратился в слух, чтобы не упустить ничего из ответа вогула. Вот тебе и слухи местного населения; через этого Тавлалея, пожалуй, можно подобраться и к самим вредным шаманам, творящим всякие мерзости.

— Так Сорни-Най боятся, — простодушно ответил вогул, потянувшись к папиросам Вахлакова.

Тот дал Тавлалею прикурить, весь сияя добродушной улыбкой; Вахлаков был сыт, спокоен, вогул ему нравился и еще больше нравился мешок, битком набитый дорогостоящей рухлядью. Эх, пошуровать бы в таком мешочке, выбрать шкурки получше и подороже! Вахлаков просиял еще более широкой улыбкой и взялся за надкушенный бутерброд. Вогул затянулся папироской, держа ее двумя желтыми от табака пальцами, и продолжил:

— Шибко злая Сорни-Най стала, много людишек убила. Раньше-то шаманы маленько колдовали, успокаивали ее, утешали, давали много жертв, много крови, а теперь шаманов стало мало, жертв мало, вот она и сердится. Вы не ходите далеко, держитесь этой стороны перевала, тогда будете живые.

— А если мы перейдем перевал? — с улыбкой спросил Руслан Семихатко. — Тогда будем мертвые?

— Тогда будете мертвые, — серьезно ответил вогул, утирая покрасневший нос. — Шибко плохо за перевалом, туда нельзя ходить. До ручья можно, а за ручей — нельзя. Там священная гора, в ней живет Сорни-Най, Золотая Баба. Там места для ее охоты, туда нельзя ходить.

— Это какие-то глупости, — отрезал Феликс Коротич. — Рассказываете, сами не зная что. Это все ваши шаманы придумали, чтобы вас пугать и выманивать деньги или что там у вас.

— Шаманы придумали… — согласно закивал Тавлалей. — Много-много зим прошло, как они придумали туда не ходить. Нельзя. Шаманы очень умные, они видят все, все знают, гостят в нижнем мире, надо их слушать. Не ходите вы за перевал, здесь и так много белки, куница есть, даже горностай. Зайцев постреляете, лоси, олени бывают. Только батюшку-медведя трогать нельзя, иначе его дух вам отомстит.

— Просто каменный век! — с презрением произнесла Рая, заискивающе поглядывая на Егора. — С ума сойти, в космос спутник запустили, а тут — батюшка-медведь и Золотая Баба. Это во второй половине двадцатого века, когда мы атомы делим и все такое.

— Нет, Рая, напрасно ты так! — ответил Егор, которому хотелось как можно больше узнать от вогула подробностей, которые принесут ему, Егору, успех и славу. — Пусть товарищ расскажет еще, это интересные местные легенды, фольклор, а мы должны его собирать, разве ты забыла?

Действительно, каждая экспедиция собирала обрывки местных легенд, песен, присказок и частушек; все это помогало в работе фольклористам из университета, да и просто было весьма интересным занятием. Всякие древние верования не слишком занимали самих ребят-технарей, но они честно исполняли свой долг. Тавлалей почувствовал внимание к своей персоне и принялся болтать всякую несуразицу; про духов, шаманов, которые лечат людей и предсказывают будущее, про охоту Сорни-Най, о которой он говорил шепотом, опасливо оглядываясь по сторонам. По его словам, выходило, что в диких лесах по ту сторону далекого перевала живет жуткое существо, обвешанное черепами, руками и ногами жертв, зеленоглазое, кривоногое и огромное, танцующее и бегущее по снегам, не оставляя следов. Если кто попадет на пути свирепой охотницы — тому уготован самый страшный конец, описать который боязно. Студенты слушали, Степан так и впился своими черными глазами в лицо рассказчика, а костер догорал, сучья почернели и съежились, превратились в уголь и золу, чайник уже не фырчал и не плевался… Пора было двигаться дальше, в поход.

— Ну, хорошенького помаленьку, а то мы объелись и отяжелели! — распрямился Феликс Коротич, которого беспокоили россказни нового знакомого.

Он стал испытывать страх и тревогу, это очень не понравилось спортсмену. Феликс встал и демонстративно принялся распаковывать чехол со своими лыжами. Остальные тоже неохотно задвигались, засобирались, упаковывая остатки еды, чайник, кружки, доставая лыжи и палки, с которыми был пройден не один трудный маршрут. Вот лыжи уже на ногах, валенки сменены на ботинки, затянуты ремни, застегнуты крепления, на спины приторочены тяжелые рюкзаки. Тавлалей тоже легко поднялся и подхватил свой мешок, в котором позвякивали драгоценные бутылки: