Яков Шехтер - Астроном

Снова, словно воскрешая прошлое, над городком зазвенела труба. Ее чистые, высокие звуки уходили под самое небо и, отражаясь от низко висящих облаков, возвращались на землю, пробуждая души к смирению. Три раза прозвучала труба и жители городка, и не верящие своим ушам поспешили к полицейскому участку.

– Смерть! – воскликнула вдова Монтойя, видя, как распахиваются окна двери и люди отовсюду бегут на площадь. – Пришла смерть!

Она не выбежала из дома, подобно простолюдинам, а, помня о своей принадлежности к аристократии городка, отправила кухарку Авдотью разузнать подробности. Креолка поспешно сбросила фартук, повязала вокруг бедер зеленый шелковый платок, сменила гребень в густых, угольно-черных волосах, и вышла на улицу. Вернулась она спустя три четверти часа, раскрасневшаяся, с репьями, прилипшими к платку.

– Где ты валялась? – сурово спросила вдова, указывая на репьи.

– К забору прижали, – счастливо улыбаясь, ответила Авдотья. – Народу набежало, точно цирк приехал.

– Так что произошло? – стараясь не выдать волнения, спросила вдова нарочито ровным голосом.

– Эпифания! – воскликнула креолка, меняя выходной гребень в волосах на рабочий, и повязывая фартук. – Сегодня в пять перед ашрамом. Шествие начнется от участка. Алькальд приказал всем принять участие. Тот, кто откажется, будет заподозрен в сочувствии и содействии.

– Сочувствии, – хмыкнула вдова. – Хоть известно, кому?

– Да, пойман глава сатанинской секты. Бывший студент Казанского университета. Скрывался у нас несколько месяцев и успел охмурить нескольких легковерных дурачков. Говорят, будто они поклонялись свиной голове, приносили в жертву кошек и….. тут Авдотья прыснула и прикрыла рот подолом фартука.

– Говори уже, говори.

– Пили менструальную кровь!

– Фи, какая гадость, – вдова поджала губы и подошла к окну. На площади, прямо напротив ашрама группа пеонов под присмотром двух полицейских возводили из досок и бревен какое-то сооружение.

– А ведь кошек действительно стало меньше, – сказала вдова Монтойя, подходя к шкафу. Предстояло решить, в чем пойти на церемонию. Решение, прямо скажем, не из легких. Внимательно пересмотрев гардероб, она выбрала черное строгое платье с длинными рукавами, освежив его белой кружевной косынкой. Если надеть только черное, это могут воспринять как знак траура, скорби по преступнику. Белая косынка вносила элемент праздника, ведь эпифания, помимо всего прочего, еще и праздник веры и намекала на санбенито, в котором повезут преступника. Из тех же соображений, вдова пришпилила к черной шляпке с вуалью пурпурную розу, намек на очищающую силу пламени. Туфли оказались слегка перепачканными в грязи, Авдотья положила их в коробку не вычищенными. Вдову позвала креолку и долго выговаривала, держа в руках картонку с грязными туфлями. Служанка покорно кивала, но, судя по блеску глаз и рассеянной улыбке, то и дело пробегавшей по губам, ее мысли витали где-то далеко.

На колокольне ашрама пробило четыре с четвертью. Время матэ. Что бы ни произошло, жизнь должна идти своим чередом. Привычки, вот что привязывает человека в реальности этого мира. Не обладай они такой могучей властью над нашими характерами, обстоятельства и беды уносили бы душу Бог весть в какие края. Отставя мизинец, вдова осушила два калабаса, бесцеремонно посвистывая помпильей. Авдотья наготове стояла у самовара, ожидая сигнала заварить еще порцию.

– Достаточно, – сказала вдова, промокая уголки губ. – Переоденься, и пойдем.

Авдотья резко повернулась. Ее широкая юбка взметнулась, показав крепкие коленки и атласно блестящую кожу икр.

– Ох, если бы у меня сейчас были такие упругие ножки, – вздохнула вдова Монтойя, но тут же подавила в себе приступ дурного влечения, и поднялась из-за стола.

Уже за полчаса до начала эпифании все жители городка выстроились вдоль улицы, ведущей от полицейского участка к площади перед ашрамом. Площадь тоже была заполнена народом. В толпе шныряли мальчишки, продававшие ледяной лимонад и мелко нарезанную мякоть кактуса, увеличивающую слюноотделение. Ровно с пятым ударом колокола двери участка распахнулись, и на пороге показался алькальд в белой парадной форме. Он оглядел улицу, со вздохом потрогал пальцем ячмень на глазу и, отойдя в сторону, дал знак полицейским. На пороге участка показался Исидор. От горла до пяток его закрывал белый балахон с вышитыми андреевскими крестами – санбенито. Руки были скручены за спиной. Двое полицейских вели, придерживая за локти.

Спустившись по ступенькам, полицейские подняли Исидора, усадили на тележку, и хлестнули запряженного в нее ослика. Ослик дернул ушами, и медленно переставляя копыта, двинулся вдоль улицы. На несколько секунд воцарилась тишина, а потом какой-то пеон выдвинулся из толпы и смачно харкнув, посадив на щеку Исидора желто-зеленый плевок. Улица зашумела, плевки посыпались, с частотой дождевых капель. Не успел ослик добраться до конца первого квартала, как санбенито промок насквозь. Исидор сидел молча, закрыв глаза. Губы его чуть заметно шевелились. Наверное, – говорили в толпе, – он читает одну из своих сатанинских молитв или обращается к подземному покровителю с просьбой о спасении.

Все смешалось, молодые, старые, женщины, мужчины, каждый норовил придвинуться ближе и угодить не просто на балахон, а в самое лицо негодяя. То и дело плевки попадали не по адресу, вызывая взрывы бурного хохота. Воспользовавшись давкой, юноши и некоторые мужчины, без стеснения ощупывали груди и задницы прижавшихся к ним женщин. Не обошлось без пощечин и возмущенных воплей. Впрочем, большинство женщин воспринимали это, как часть праздника и, шутливо отвешивали расшалившимся легкие затрещины.

Когда ослик остановился перед помостом, на Исидора было страшно смотреть. С ног до головы он был покрыт черными пятнами от плевков, перемешанных с жевательным табаком, желтыми волокнами непрожеванного кактуса, зелеными соплями, коричневатой мокротой. В тележке у его ног образовалась небольшая лужица слюны. Брезгливо морщась, полицейские вытащили его из тележки и завели на помост. Поднимаясь по ступенькам, Исидор открыл глаза и крикнул.

– Плюйте, плюйте, плюйте! Вы всегда плюете, люди, в тех, кто хочет вам добра!

Разрезав веревки, полицейские примотали Исидора к столбу железной цепью. Алькальд собственноручно запер замок и последним сошел с помоста. Толпа раздалась, возле осужденного остался батюшка Анхель. Раздув кадило, он медленно пошел вокруг помоста, бормоча текст заключительной части эпифании. Медовый запах ладана коснулся ноздрей алькальда. Тот чихнул, отер нос тыльной стороной ладони и, завершая движение, прижал пальцем пульсирующий ячмень.