Стивен Кинг - Бессонница

— Да, — почти неохотно произнес он. Конечно, он чувствовал это. Они обладали всем, чего не хватало Атропосу.

— И ты попытаешься, несмотря ни на что, остановить Эда — ты сам говорил, что не можешь не сделать этого, как не смог бы не увернуться от брошенного тебе в голову бейсбольного мяча. Ведь так?

— Да, — еще более неохотно выдавил он.

— Тогда ты должен плюнуть на все остальное, — спокойно сказала она, встретив своими темными глазами взгляд его голубых. — Оно только занимает место у тебя в голове, Ральф. Сбивает с толку.

Он видел, что она права, но все равно сомневался, что сумеет так вот просто разжать ладонь и позволить своим вопросам улететь. Может быть, лишь дожив до семидесяти, человек как следует понимает, насколько трудно убегать от своего воспитания. Его учили, как надо быть мужчиной, до прихода к власти Адольфа Гитлера, и он все еще оставался пленником того поколения, которое слушало Г.В. Кальтенборна и сестер Эндрюс по радио, — поколения мужчин, веривших в коктейли при луне и пешие прогулки длиной в милю за пачкой «Кэмел». Такое воспитание почти не принимало во внимание чудные моральные проблемы вроде той, кто действует во имя добра, а кто — во имя зла; главное было не давать жулью запорошить тебе глаза песком. Не давать водить себя за нос.

Вот как? — с холодным изумлением спросила Кэролайн. Как чудесно. Но позволь мне первой открыть тебе один маленький секрет, Ральф: это чушь. Это было чушью еще до того, как Гленн Миллер [64] Гленн Миллер (1904–1944) — американский музыкант. Джазовый оркестр под его управлением получил широкую известность благодаря фильму «Серенада Солнечной долины». исчез за горизонтом, и это чушь сейчас. В самой идее, что мужчина должен делать то, что он должен делать… может быть, и есть немного истины, даже в нынешний день и век. Но в любом случае путь обратно в Райский Сад неблизок, не так ли, родной?

Да. Очень долог путь обратно в Райский Сад.

— Чему ты улыбаешься, Ральф?

От необходимости отвечать его избавило появление официантки с тяжелым подносом. В первый раз он заметил значок, приколотый к оборке на груди ее передника. ЖИЗНЬ — ЭТО НЕ ВЫБОР — было написано на нем.

— Пойдете сегодня на шествие к Общественному центру? — спросил ее Ральф.

— Да, я буду там, — сказала она, ставя поднос на незанятый соседний столик, чтобы освободить руки. — Снаружи. Буду ходить кругами с плакатом.

— Вы принадлежите к «Друзьям жизни»? — спросила Лоис, когда официантка начала выставлять на стол омлеты и тарелки с закусками.

— А разве я не живая? — спросила та.

— Да, похоже, тут нет сомнений, — вежливо ответила Лоис.

— Что ж, наверное, это делает меня «другом жизни», так ведь? Убивать нечто, что в один прекрасный день может написать великую поэму или изобрести лекарство против СПИДа или рака, — нет, в моей черепушке этому места нет. Потому я и буду размахивать своим плакатом и постараюсь, чтобы феминистки Нормы Камали и либералы на «вольво» сумели разглядеть на нем слово УБИЙСТВО. Они ненавидят это слово. Никогда не произносят его на своих вечеринках с коктейлями и презентациях. Вам нужен кетчуп, а?

— Нет, — сказал Ральф. Он не мог отвести от нее глаз. Вокруг нее начало распространяться бледно-зеленое мерцание — казалось, оно струится из всех ее пор. Ауры возвращались, становясь все ярче.

— У меня вторая голова выросла или еще что, пока я отворачивалась? — спросила официантка. Она щелкнула своей жевательной резинкой и перекатила ее в другой уголок рта.

— Я уставился на вас, да? — спросил Ральф, чувствуя, как кровь приливает к его щекам. — Извините.

Официантка передернула мясистыми плечами, приведя верхнюю часть своей ауры в ленивое, странное движение.

— Знаете, я стараюсь не увлекаться этими штуками. Обычно я просто делаю свою работу и держу язык за зубами. Но я и не трусиха. Знаете, когда я начала маршировать перед этим кровавым кирпичным курятником в такую жару и в такую холодрыгу, что задница у меня то поджаривалась, то отмерзала?

Ральф и Лоис отрицательно покачали головами.

— В 1984-м. Целых девять лет назад. Знаете, что меня больше всего достает в этих приверженцах «Выбора»?

— Что? — тихонько спросила Лоис.

— Это ведь те самые люди, которые хотят запретить стволы, чтобы никто не стрелял друг в друга; те самые, кто говорит, что электрический стул и газовая камера — антиконституционны, потому что это жестокое и неправильное наказание. Они говорят все это, а потом поддерживают законы, позволяющие врачам — врачам! — вставлять вакуумные трубки в утробы женщинам и вытаскивать их неродившихся сыновей и дочерей по кусочкам. Вот что достает меня больше всего.

Официантка проговорила всю эту речь, которую она, похоже, не раз произносила и раньше, не повышая голоса и не выказывая ни малейших признаков злости. Ральф слушал ее вполуха; он в основном сосредоточил внимание на окружавшей ее бледно-зеленой ауре. Только та была не вся бледно-зеленая. Над ее правым боком медленно, как грязное колесо вагона, вращалось желтовато-черное пятно.

Печень, подумал Ральф. Что-то не так с ее печенью.

— Вы ведь все-таки не хотели бы, чтобы что-нибудь случилось с Сюзан Дэй, правда? — спросила Лоис, глядя на официантку тревожным взглядом. — Вы кажетесь очень милой женщиной, и я уверена, что вам бы не хотелось этого.

Официантка выдохнула через нос две струйки красивого зеленого тумана:

— Не такая я милая, какой кажусь, родная. Если бы Господь сделал с ней что-то, я бы первая размахивала руками и кричала: «Быть по сему», можете мне поверить. Но если вы говорите о каком-то психе, то, наверное, дело другое. Такие вещи топят нас всех, опускают на уровень тех самых людей, которых мы пытаемся остановить. Хотя психи смотрят на это иначе. Они ведь — джокеры в колоде.

— Да, — сказал Ральф. — Джокеры в колоде — это точно сказано.

— На самом деле я, наверное, не хочу, чтобы с этой женщиной случилось что-то плохое, — сказала официантка. — Но это может случиться. Ага, может. И что до меня, если что-то случится, ей некого будет в этом винить, кроме себя самой. Она играет с волками, а коли играешь с волками, чего удивляться, если тебя покусают.

Ральф не был уверен, что ему сильно захочется есть после всего этого, но оказалось, его аппетит довольно легко переварил взгляды официантки на аборты и Сюзан Дэй. Помогли ауры; никогда еще еда не казалась ему такой вкусной, даже когда он был подростком и ел по пять-шесть раз в день, если доставалось.

Лоис не отставала от него, по крайней мере какое-то время. В конце концов она отодвинула от себя остатки жареной картошки и два кусочка ветчины. Ральф играючи справлялся со своими порциями. Он обернул последний кусочек хлеба вокруг последнего кусочка сосиски, сунул его в рот, проглотил и с тяжелым вздохом откинулся на спинку стула.