Стивен Кинг - Бессонница

Мысль показалась ему настолько же приятной, насколько могла показаться приятной мысль о воде умирающему в пустыне от жажды, но он покачал головой:

— Две тысячи человек сегодня вечером умрут здесь, если мы не предпримем что-то. Я плохо разобрался во всем остальном, что касается этого дела, но это могу понять без труда.

— Ладно, — прошептала она. — Только не убирай руку, чтобы я не раскроила себе череп, если потеряю сознание.

Ральф решил, что это ирония. У них теперь были лица и тела людей, только-только вошедших в зрелый возраст, но они брели через автомобильную стоянку как парочка стариков, мускулы которых превратились в веревки, а кости — в стекло. Он слышал быстрое и затрудненное дыхание Лоис, похожее на дыхание серьезно раненной женщины.

— Я отведу тебя обратно, если хочешь, — сказал Ральф и понял, что действительно может сделать это. Он отведет ее обратно, на автостоянку, проводит до оранжевой скамейки на автобусной остановке, которая видна отсюда. А когда подойдет автобус, ей будет проще простого сесть в него и вернуться на Харрис-авеню.

Он чувствовал, как убийственная аура, окружающая это место, давит на него, пытаясь смять, как пластиковый пакет из химчистки, и он поймал себя на воспоминании о том, что Макговерн как-то сказал про эмфизему Мэй Лочер — она, мол, из тех болезней, которые никогда не отпускают. Как бы сильно он ни всасывал черный воздух и как бы глубоко ни пропихивал в себя, его все равно не хватало. Стучало сердце, стучало в голове, причем так, словно он страдал от самого тяжелого похмелья в жизни.

Он раскрыл рот, желая повторить, что может увести ее отсюда, когда она заговорила тихим прерывистым голосом:

— Наверное, я сумею справиться… только надеюсь… что это будет недолго. Ральф, как получается, что мы можем видеть что-то настолько поганое, даже когда не можем видеть цвета? Почему они не видят? — Она указала на телевизионщиков, толпящихся вокруг Общественного центра. — Неужели мы, Краткосрочные, такие бесчувственные? Мне отвратительна эта мысль.

Он покачал головой, давая понять, что не знает, но подумал, что, быть может, репортеры новостей, видеотехники и охранники, толпящиеся вокруг дверей и под раскрашенным плакатом, свисающим с козырька, все-таки чувствуют что-то. Он видел множество рук, держащих пластиковые стаканчики с кофе, но не видел, чтобы кто-нибудь действительно пил из них. На капоте фургона стояла коробка с пончиками, но единственный вытащенный из нее пончик кто-то положил на салфетку, откусив лишь маленький кусочек. Ральф пробежал взглядом по двум дюжинам лиц, не заметив ни единой улыбки. Сотрудники служб новостей занимались своей работой — устанавливали под нужным углом камеры, отмечали места, где будут находиться ведущие программ, протягивали кабель и прикрепляли его клейкой лентой к бетону, — но делали это без того возбуждения, которое, по мнению Ральфа, должно было бы сопутствовать такой большой сенсации.

Конни Чанг вышла из-под навеса с красивым бородатым оператором (МАЙКЛ РОЗЕНБЕРГ — гласила табличка на его пиджаке «Си-би-эс») и обвела рамку в воздухе своими маленькими ладошками, показывая таким образом, чтобы ей сняли свисающий с козырька плакат. Розенберг кивнул. Лицо Чанг было бледным и печальным, и Ральф увидел, как в какой-то момент своего разговора с бородатым оператором она запнулась и неуверенно поднесла руку к виску, словно потеряла нить своих мыслей или, быть может, почувствовала слабость.

В выражениях всех лиц, которые он видел, казалось, была какая-то подчеркнутая схожесть — общий аккорд, — и он думал, что знает причину: все они страдали от того, что называлось меланхолией в те дни, когда он был еще мальчишкой, и меланхолия была всего лишь эвфемизмом тоски.

Ральф поймал себя на воспоминании о том, как он порой испытывал эмоциональный эквивалент холодной струи во время купания или воздушной ямы в полете. Вот ты проживаешь день, иногда чувствуя себя прекрасно, иногда — всего лишь сносно, но вполне нормально, а потом… Без всяких видимых причин ты как будто с треском падаешь, объятый пламенем. И тебя переполняет ощущение «да какой, к черту, в этом толк» — совершенно не связанное ни с каким реальным событием в твоей жизни в этот момент, но все равно невероятно сильное, — и тебе хочется просто забраться в постель и укрыться с головой одеялом.

Быть может, вот такое и вызывает подобные ощущения, подумал он. Может, в этом все дело — какая-то огромная масса смерти или горя, что вот-вот случится, расползается и нависает над тобой как палатка, сотканная не из нитей и брезента, а из слез и паутинок. Мы не видим ее на нашем нижнем, Краткосрочном уровне, но мы чувствуем ее. О да, еще как чувствуем. И сейчас…

Сейчас ЭТО пыталось высосать из них все соки. Может быть, они не были вампирами, чего оба раньше боялись, но эта штука была. «Мешок смерти» жил своей замедленной, полусонной жизнью, и он высосет из них соки, если сумеет. Если они позволят ему.

Лоис прислонилась к нему, и Ральф приложил все усилия, чтобы они оба не растянулись на мостовой. Потом она подняла голову (медленно, словно ее волосы были погружены в раствор цемента), свернула ладонь трубочкой возле рта и резко вдохнула. В то же мгновение она вся слегка осветилась. При других обстоятельствах Ральф мог бы списать это мерцание на секундную вспышку у себя в глазах, но только не сейчас. Она скользнула наверх. Чуть-чуть. Ровно настолько, чтобы подкрепиться.

Он не видел, как Лоис в ресторане вторглась в ауру официантки, но на сей раз все произошло у него на глазах. Ауры сотрудников служб новостей были похожи на маленькие, но ярко раскрашенные китайские фонарики, мерцающие в мрачной пещере. Вдруг тугой луч фиолетового света вырвался из одной из них — от Майкла Розенберга, бородатого оператора Конни Чанг. В дюйме или около того от лица Лоис он разделился надвое. Верхняя веточка тоже разделилась надвое и скользнула в ее ноздри; нижняя прошла сквозь раскрытые губы в рот. Ральф видел, как луч слабо мерцает за щеками, освещая ее изнутри, как свечка освещает стенки накрывающего ее стеклянного плафона.

Хватка ее руки ослабла, и вдруг давление ее навалившегося на него тела исчезло. Мгновение спустя фиолетовый луч исчез. Она повернулась к нему. Цвет — не очень яркий — возвращался на ее свинцово-серые щеки.

— Уже лучше — намного лучше. Теперь ты, Ральф!

Он не хотел — для него это все еще походило на воровство, — но это надо было сделать, если он не хотел просто свалиться здесь без сознания; он почти чувствовал, как остатки энергии, позаимствованной у паренька в майке с надписью «Нирвана», выходят наружу из всех пор кожи. Он свернул ладонь трубочкой возле рта, как делал это сегодня утром в «Данкин донатс», и медленно повернулся влево, ища мишень. Конни Чанг отступила на несколько шагов назад и оказалась ближе к ним, чем все остальные; она по-прежнему смотрела на свисающий с козырька плакат и обсуждала его с Розенбергом (который выглядел ничуть не хуже после вдоха Лоис). Без дальнейших размышлений Ральф резко вдохнул через свернутую трубочкой ладонь.