Стивен Кинг - Бессонница

Лоис вздохнула, вытерла глаза в последний раз и вернула Ральфу его платок — немного отсыревший, но в остальном ничуть не хуже, чем прежде.

— Ну, словом, я поняла по этому взгляду, что мы еще не добрались до конца. В основном по виду Гарольда — точь-в-точь как в детстве, когда он только что вытащил пригоршню шоколадных конфет из пакета в кладовке. А Жанет… Она глянула на него в ответ с таким выражением, которое я не люблю больше всего. Я называю это ее бульдозерным взглядом. И тогда она спросила его, хочет ли он сам рассказать мне, что сказал врач, или это должна сделать она. В конце концов они оба рассказали мне, и, когда они закончили, меня обуяла такая злоба, что мне захотелось вцепиться себе в волосы и выдрать их с корнями. Сколько я ни старалась, я никак не могла переварить мысль о том, как Карл Литчфилд спокойненько рассказал Гарольду все то, что, как я полагала, касалось только меня. Так вот просто позвонил и рассказал, словно в этом нет и быть не может ничего предосудительного. «Итак, вы считаете, что я в маразме? — спросила я Гарольда. — Все сводится к этому? Вы с Жан полагаете, что у меня в шестьдесят с чем-то размягчился чердак?» Гарольд залился краской, начал сучить ногами под стулом и что-то еле слышно бормотать. Что-то про то, как он ничего подобного даже и не думал, но он обязан заботиться обо мне точно так же, как я заботилась о нем, пока он не вырос. И все это время Жанет сидела за кухонным столиком, откусывала маленькие кусочки от булочки и смотрела на него взглядом, за который я могла бы ее убить, — словно считала его обыкновенным тараканом, который научился болтать как юрист. Потом она встала и спросила, можно ли ей «воспользоваться удобствами». Я дала ей добро и удержалась от того, чтобы заметить ей, что две минуты ее отсутствия в комнате явятся большим облегчением. «Спасибо, мама Лоис, — говорит она. — Я не надолго. Нам с Гарри скоро надо уезжать. Если вы считаете, что не можете поехать с нами и выполнить договоренность, нам, наверное, больше не о чем говорить».

— Ну и фрукт, — сказал Ральф.

— Ну, для меня все закончилось; с меня было уже достаточно. «Я выполняю свои договоренности, Жанет Чэсс, — сказала я, — но только те, которые заключаю сама. И я даже пукнуть не подумаю ради тех, кто договаривается за меня». Она воздела руки кверху, словно я оказалась самой неразумной женщиной, когда-либо ступавшей на эту землю, и оставила меня наедине с Гарольдом. Он глядел на меня своими большими карими глазами так, будто ожидал, что я попрошу у него прощения. Даже мне показалось, что я должна попросить прощения, хотя бы для того, чтобы убрать с его лица выражение коккер-спаниеля, но я не стала этого делать. Я не желала . Я просто смотрела на него, и вскоре он не смог больше выносить это и сказал что я должна прекратить беситься. Он сказал, что просто беспокоился, как я тут справляюсь одна, и лишь пытался быть хорошим сыном, а Жанет лишь пыталась быть хорошей дочерью. «Наверное, я могу понять это, — сказала я, — но тебе следовало бы знать, что сплетничать у человека за спиной — не способ выражать свою любовь и заботу». Тогда он снова напрягся и сказал, что они с Жанет не считают это сплетнями. Говоря это, он на секунду скосил глаза на ванную комнату, и я сообразила, что он имеет в виду — что Жан не смотрит на это как на сплетни. Потом он сказал, что все было не так, как поворачиваю я, — что это Литчфилд позвонил ему , а не наоборот. «Ладно, — ответила я, — но что мешало тебе повесить трубку, как только ты понял, о чем он собирается с тобой говорить? Ведь это же просто нечестно, Гарри. Что, ради всего святого, на тебя нашло?» Он снова начал суетиться и бормотать что-то — кажется, он даже начал было извиняться, — но тут вернулась Жан и началось самое интересное. Она спросила, где мои бриллиантовые сережки — те, что они подарили мне на Рождество. Это была такая неожиданная смена темы, что поначалу я могла лишь хмыкать и фыркать, и, наверное, в тот момент действительно было похоже, что я впадаю в маразм. Но в конце концов я ухитрилась выговорить, что они в маленьком китайском блюде, на бюро в моей спальне — там же, где и всегда. У меня есть шкатулка для драгоценностей, но я держу те сережки и еще две-три миленькие безделушки на открытом месте, поскольку они такие красивые, что взбадривают, стоит только взглянуть на них. Кроме того, это всего лишь осколки бриллиантов — вряд ли кто-нибудь захочет забраться ко мне только лишь для того, чтобы украсть такие. Равно как и мое обручальное колечко, и камею из слоновой кости — еще два украшения, которые я держу на том блюде.

Лоис кинула напряженный и молящий взгляд на Ральфа. Он снова сжал ее ладонь. Она улыбнулась и сделала глубокий вдох:

— Мне очень трудно.

— Если ты не хочешь говорить…

— Нет, я хочу закончить… только после определенно момента я все равно никак не могу вспомнить, что случилось. Все это было так ужасно. Понимаешь, Жанет сказала, что знает , где я держу их, но только их там нет. Мое обручальное кольцо на месте, и камея тоже, но рождественских сережек там нет. Я пошла проверять сама, и оказалось, она права. Мы перевернули все вверх дном, искали везде, но так и не нашли их. Они исчезли. Теперь Лоис держала Ральфа за руки уже обеими руками и, казалось, говорила, обращаясь исключительно к «молнии» его куртки. — Мы вытащили все белье из бюро… Гарольд отодвинул бюро от стены и заглянул за него… потом под кровать и подушки дивана… И казалось, каждый раз, когда я смотрела на Жанет, она отвечала мне своим сладеньким взглядом, со своим сладким, как тающее масло, выражением лица — разве что кроме глаз, — и ей не нужно было прямо высказывать то, что она думала, потому что я и без того знала. «Ты видишь? Видишь, как прав был доктор Литчфилд, когда позвонил нам, и как правы были мы, когда назначили эту встречу? И насколько ты тупоголова? Потому что тебе нужно пребывать в месте вроде Ривервью-Эстейтс, и вот лучшее тому доказательство. Ты потеряла эти чудесные сережки, которые мы подарили тебе на Рождество, у тебя серьезное ухудшение познавательной способности, и эта потеря лишний раз это подтверждает. Не пройдет много времени, и ты забудешь завернуть краны у газовой плиты… или выключить нагреватель в ванной». Она снова начала плакать, и от этих слез у Ральфа заныло сердце — это был горький, очищающий плач человека, устыдившегося до глубины души. Лоис спрятала лицо в его куртке. Он обнял ее крепче. «Лоис, — подумал он. — Наша Лоис». Но нет; ему больше не нравилось то, как это звучало, если вообще нравилось хоть когда-нибудь. «Моя Лоис», — подумал он, и в то же мгновение, словно некая высшая сила подтвердила это, день снова начал наполняться светом. Звуки приобрели новый резонанс. Он глянул вниз, на свои руки и на ладони Лоис, сложенные на коленях, и увидел вокруг них чудесные нимбы цвета сигаретного дыма. Ауры возвратились.