Анджей Ваевский - Сноходец

— Откуда тебе знать?

— А я все знаю про тебя. Ведь ты меня создал, сноходец.

— Я больше не приду к тебе. Сиди сам на своем утесе, лелей свои сломанные крылья.

— Придешь. Тебе ведь больше некуда идти.

Калейдоскоп разбитых стекол

— Девушка, вы покупаете цветы?

— Нет, я жду, пока мне их подарят.

Дарили. А она потом возвращала букеты в вазы Аленки, работающей продавщицей цветов в "Трубе" на Майдане.

— Ирка, ты лучше любой рекламы, — смеялась Аленка.

Посильный вклад Яринки в проживание в квартире Юрки. И почти каждый вечер напивалась до синих веников.

— Ир, не повторяй подвигов Андрея, — качала головой Иринка Устрица, девушка, с которой когда-то Андрей и познакомил.

— А что он?

— Спивается, черный весь. А как напьется, так разу "люблю, ненавижу, убью". Сессию завалил. Просто забил на универ.

— Я не сопьюсь, мне не грозит. Хотя и очень хочется.

Это было правдой. Инстинкт самосохранения организма оказался на столь высоком уровне, что не позволял уйти в штопор, похмелиться и уйти в запой. После каждой попойки Яринка сутки валялась трупом на постели, выдыхая чертов абстинентный синдром. Организм отторгал все, что крепче кефира.

Декабрь вымораживал до костей, а среди обитателей Майдана словно началась весна. Мужской части обитателей. Будто кто-то указал цель и спустил свору. Нет, они не позволяли себе лишнего, ведь у Яринки есть серьезные покровители, да она и сама не промах, даст в зубы с кулака и не поморщится. К тому же, не того полета птица, чтобы к ней так просто подойти. И все же буквально за пару недель образовалась свита поклонников, насчитывающая человек пятнадцать. Они ходили следом, травили анекдоты, угощали, развлекали, как могли. Она не поощряла, однако и не гнала их от себя.

— Ир, сколько можно бегать за тобой?

— Достань с неба звезду, глядишь, что-то и обломится от царского пира, — ехидничала она.

— Все бы тебе издеваться.

— Ага. Что, лесенки не нашел до неба?

И все же она над ними издевалась. Над всеми. Ей никто не был нужен. А они соперничали между собой, стремились похитить Яринку друг у друга хоть на несколько минут. Хоть грамм ее внимания. Ей было начхать, она прекрасно понимала силу притяжения.

— Пойдем отсюда, — подруга потянула за рукав, пытаясь увести из толпы слушающей музыкантов.

— Это еще почему? — возмутилась Яринка.

— Ир, оглядись по сторонам, на тебя все смотрят голодными глазами. Мне кажется, еще секунда, и набросятся.

— Что за чушь ты несешь?

— Да сама посмотри! Я не знаю, что в тебе такого, но они все тебя стопудово хотят… как минимум.

Яринка огляделась и… и сама ощутила, как воздух вокруг нее вибрирует.

"Таких убивают", — пронеслось в мыслях памяткой. Да и черт с ними, пусть смотрят, пусть хотят. Только она уже не та.

— Сон в руку — не сон, как будто мы с тобой поем вдвоем. Сон в руку — не верь, и пробужденье дарит шанс на смерть…

— Ииир, ты чего удумала?! — Аленка посмотрела на подругу ошалевшими глазами, когда та, поставив табуретку посредине кухни, тихонько нашептывала.

— Уймись, это просто песня, Кашин поет.

Сломанные крылья

Странный день, странный вечер. Солнышко ещё пригревает иногда, но в воздухе уже повис терпкий запах осени. Её незримое присутствие уже ощущается во всём. И я поддаюсь этому настроению и немного грущу.

Всегда любил осень. Её пламенеющие наряды и хлёсткие дожди. Печальное очарование увядания.

Самое любимое время года. Терпкий, немного резкий аромат осенних цветов, парящий в воздухе.

Постепенное погружение всего живого в сон.

Осенью я всегда возрождаюсь. Словно засыпающая природа отдаёт мне свои силы. Новые мысли, новые чувства. Очередная бессонная ночь. Нет никакого напряжения, просто не спится. В открытое окно врывается прохладный ветер и ерошит и без того растрепанную рыжую гриву, шелестит страницами книги.

В душе царят спокойствие и тихая грусть. И одиночество. Почему-то по ночам особенно остро ощущается одиночество. Плавлюсь в собственных чувствах и, рассыпаясь золотыми искрами, ухожу из реальности.

Высокий горный утёс.

Стою на самом краю, раскинув руки, подставляя лицо ветру.

Острая режущая боль обжигает спину. Разрывая кожу, оставляя кровавые дорожки стекать по спине, на свободу вырываются крылья. Больно. И радостно.

Распахиваются ощутимой преградой ветру, и тот испуганно и зло бьётся в золотистых складках. Застыв на мгновение, ощущаю себя полноценным, живым, Крылатым. И более не колеблясь, делаю шаг с утёса. Несколько секунд свободного падения — и расправленные крылья ловят восходящий поток, несут меня вверх, в небо.

Ветер возмущённо бьёт в лицо, словно говоря: "Нет, так не должно быть, ты не можешь!". "Могу!" — отвечаю ему и он, смирившись, становится невольным союзником моего полёта. Игра с ветром.

Я не сражаюсь с ветром, нет, просто плыву по нему, позволяя нести меня. Просто игра. Он чувствует свою силу и не понимает моей власти. Смеюсь. Рассыпаюсь серебряными колокольчиками смеха в лазурном небе. Наслаждаюсь ощущением свободы. Пьянящий воздух обжигает лёгкие. И хочется коснуться солнца. Просто ласково прикоснуться к его лучам и сказать:

— Я твой сын,

Солнечный.

Никогда никому так и не сумел объяснить — почему я солнечный. Никто не понимает. Может, потому, что ни у кого нет таких огненных золотистых крыльев?

Вслед за мыслями подкрадывается колючее чувство одиночества. Нет, я не один такой, так не бывает, так не должно быть…

Из глубин спящей, словно чужой памяти вырывается прекрасный образ.

Холодные синие глаза на бледном лице, белоснежные крылья. Сияющие, настолько белые, что смотреть на них больно.

Прикрываю веки. Жгучие слёзы катятся по щекам, сдуваются ветром. В бессильной обречённости губы шепчут:

— Где же ты, мой Дракон?

Боль одиночества ядовитым клубком сворачивается в груди.

Больше не могу лететь.

В несколько взмахов снижаюсь, и ветер злобно швыряет на землю меня, побеждённого. Сминая хрупкие крылья, причиняя острую боль, сдирая кожу.

Сворачиваюсь клубком, обхватив колени руками. Больше не сдерживаю злые колючие слезы. Беззвучно плачу. Лишь вздрагивающие плечи выдают меня.

Ласковое прикосновение к спутавшимся волосам. Чьи-то нежные пальцы бережно расправляют мои рыжие локоны и, утешая, гладят по голове.

— Глупый маленький птенец. Ты так и не научился летать один.

Лёгкая досада и упрёк слышатся в грустном голосе.

Боюсь обернуться и посмотреть в эти синие глаза. Знаю — как только встречусь взглядом — Он сразу исчезнет. Просто зажмуриваюсь и накрываю его ладонь своей. Чуть сжимаю его пальцы и постепенно успокаиваюсь, наслаждаясь этой маленькой радостью. Прикосновением.