Татьяна Корсакова - Пепел феникса

– Андрей Васильевич, вы меня слышите? – пробился сквозь нелегкие думы вкрадчивый голос барона. – Сдается мне, что вы о чем-то своем все время думаете.

– Думаю, правда ваша. Вот вы заговорили о мадемуазель Морель, а я тут же вспомнил о Мари. О том, сколь непростительно мало внимания я ей уделяю в последнее время. А ведь супруге моей нездоровится…

– Вы таким деликатным образом пытаетесь дать понять, что не можете мне помочь? – Барон вопросительно приподнял брови. – Если так, то я вас не виню. Понимаю, что нынче каждый должен думать в первую очередь о своих близких. Я только лишь смею напомнить о данном вами обещании.

– Нет, – Андрей Васильевич покачал головой, – я помогу вам. Ради того, чтобы горожане наконец смогли вздохнуть свободно, я на многое готов. – Получилось пафосно, но весьма убедительно. Да и отчего же словам Андрея Васильевича не звучать убедительно, если он и в самом деле готов на самые решительные действия?!

– Просто присмотрите за господином Косоруковым этой ночью. Я смею надеяться, что к утру все решится.

– Что решится? – Андрей Васильевич внутренне похолодел.

– Не будет больше никаких костров, – сказал барон, и на дне его глаз снова полыхнуло дьявольское пламя.

Умалишенный…

– Я обещаю. – Андрей Васильевич с достоинством кивнул. – Обещаю сделать все от меня зависящее, чтобы остановить злодея.

Он остановит, обязательно остановит. Вот только нужно подумать, как лучше действовать…

Громов не кривил душой, когда говорил Ане, что барон фон Вид был монстром. А как иначе назвать человека, на совести которого шесть загубленных жизней?! Может, и больше, но Хельга рассказала лишь о шести эпизодах. Сумасшедший маньяк, который убивал, следуя какому-то дьявольскому ритуалу. Убивал больше века назад и продолжает убивать сейчас.

Анюта слушала молча. Выражение лица у нее при этом было таким сосредоточенным, что Громову казалось, что она ничего не слышит, думает о чем-то своем. А это плохо, она должна быть очень внимательна, потому что от этого, возможно, зависит и ее собственная жизнь. Нет, он, конечно, не позволит ни черту, ни дьяволу даже пальцем ее коснуться, но она такая доверчивая. Аня даже ему верит, а он едва ли не последний человек на земле, которому она должна доверять…

– Анюта, он не пощадил даже женщину, которую любил. – Громов сжал ее запястье, не больно, но сильно, так, чтобы она не смогла отнять руку. – Он сжег ее заживо, понимаешь?

– Как ее звали?

– Я знаю лишь сценический псевдоним. Морель, ее звали мадемуазель Морель.

– Нет. – Анюта протестующе тряхнула головой. – Не так! Ее звали Анной, как и меня. Это вместе с ней я каждую ночь горю на костре…

Ее рука дрогнула, и Громов испугался, что вот сейчас она заплачет, а он совершенно не представляет, как ее утешать, что говорить, что делать. Вот не было в его жизни таких женщин. Все, что были, казались слишком обычными, не манили легкомысленными конопушками, не заглядывали в самую душу синими глазюками…

– Отчего это? – Она чуть отстранилась, но руку не убрала. – Почему я вижу ее глазами, слышу ее ушами? Почему я чувствую ее боль и ужас, как свои, но при этом совершенно четко осознаю, что я – это не она? Почему?

Анна смотрела на Громова требовательно и зло, точно догадывалась, что у него есть ответы на ее вопросы, но он никогда их не озвучит. И ведь права – есть ответы. Хотя далеко не на все вопросы, но вот на этот конкретный он точно смог бы ответить. Другое дело, как бы она отнеслась к такой неприглядной правде. Нет – не стоит себя обманывать! – его гораздо больше волнует, как бы она отнеслась к нему.

– У меня еще есть вино. Будешь?

– Буду. – Лучше пить вино, чем выслушивать вопросы, ответы на которые быстрее любой самой острой бритвы перережут ту тоненькую ниточку, которая связывает его и Аню.

Разлитое по бокалам вино было похоже на кровь. Чтобы избавиться от наваждения, Громов торопливо осушил свой бокал, а на Анютин, еще наполовину полный, старался не смотреть. Даже странно, что нервы стали ни к черту. Никогда раньше он за собой подобного не замечал. Впрочем, раньше и отвечать ему приходилось либо за себя, либо за Хельгу, а уж Хельга точно знала, во что они ввязываются, ведала цену как победе, так и поражению, не то что Анюта. С этой совсем тяжело: чувствуешь себя последним подонком, ищешь и не находишь себе оправдания.

– За что он их убивал? – Девушка подняла свой бокал, посмотрела на просвет, и Громов подумал, что вот она сейчас скажет, что вино похоже на кровь. Не сказала. Сказала другое: – Это же как-то связано с той женщиной, которую он любил? С Анной?

– Любил – убил… – повторил Громов мрачно.

– Почему он ее убил? Я не понимаю. – Анюта затрясла головой.

– Не понимаешь, потому что ты нормальная, а он монстр. Он сжигал тех женщин, а на память о них оставлял себе пепел. Засыпал в бутылочки и хранил как сувениры. Анюта, ты же не хочешь стать пеплом? – Пусть лучше боится, чем ищет оправдания этой твари.

– Я не хочу.

– И не станешь. – Он заново наполнил бокалы.

– А что связывает меня с той Анной? Я знаю свою родословную, я точно не могу быть ее потомком. Да и каким потомком, если ты говорил, что все жертвы барона были непорочны…

– Да, похоже, другие варианты его не интересовали. – Громов кивнул. – Даже сейчас он не отступает от своего правила…

Сказал и вдруг задумался: а что случится, если это правило будет нарушено? Понадобится ли твари потерявшая невинность жертва? Вопрос, конечно, чисто теоретический, но если речь идет о спасении жизни…

То ли все эти крамольные мысли были написаны у него на лице, то ли Анюта подумала о том же, только она вдруг побледнела так сильно, что Громов испугался, что вот сейчас девушка грохнется в обморок, а у него нет совершенно никакого опыта проведения реанимационных мероприятий.

Она не грохнулась в обморок, вместо этого с какой-то отчаянной решимостью допила свое вино, а потом спросила:

– Громов, можно попросить тебя об одолжении?

– Любой каприз за ваши деньги! – Он пытался шутить, но уже понимал, что ей как раз не до шуток.

– Я слишком некрасивая? – вдруг спросила Анюта. Требовательно так спросила, но все равно с отчаянием.

– Ты красивая, – сказал Громов и не покривил душой. Она казалась ему настоящей красавицей еще с первой их встречи. Эти конопушки, волосы до попы, глазюки синие…

– Тогда, возможно, тебе не будет очень противно… – Она не договорила, испуганно закусила губу, а потом, сделав глубокий вдох, продолжила: – Ну, если ты понимаешь, о чем я…

Он понимал. Понимал это с такой неотвратимой ясностью, что волосы на загривке вдруг стали дыбом, то ли от неожиданности, то ли от нетерпения.