Татьяна Корсакова - Пепел феникса

– Почту за честь. – А что еще сказать, когда дама делает тебе такое недвусмысленное и такое заманчивое предложение?!

– Спасибо. – Дама вежливо улыбнулась. – Только можно мне сначала в душ?

– Ага. – Он зажал враз вспотевшие ладони между коленями. Позор – ведет себя не как взрослый мужик, у которого таких вот Анют было не пересчитать, а прямо как сопливый подросток. – Ты иди, я пока тут… – он обвел взглядом идеально убранную кухню, – я пока там… постель расстелю, да?

– Да, это было бы замечательно. – Она кивнула и шмыгнула прочь из кухни, а через пару минут из ванной послышался звук льющейся воды.

Громов встал из-за стола, вытер ладони о джинсы, прямо из бутылки допил остатки вина и рассеянно подумал, что сейчас бы не отказался от чего-нибудь покрепче. А потом он понял, что Анюте, наверное, тяжелее в разы, потому что у него таких, как она, считать – не пересчитать, а у нее он первый. Может, ей бы хотелось, чтобы первый раз случился при свечах и на розовых лепестках, и не с ним вовсе, а с каким-нибудь интеллигентным мальчиком из хорошей семьи, но нет ни свечей, ни розовых лепестков, ни интеллигентного мальчика из хорошей семьи, а есть он – Стас Громов, и не друг, и не враг, а так… Да и предложить он ей может не так и много, разве только максимально качественное исполнение возложенной на него миссии.

Он уже разложил тахту, застелил постельное белье и даже почти разобрался с трепыхающимся сердцем, а она все не выходила, сидела в этой своей ванной, точно он тут зверь какой, а она там невинная жертва, точно это не она сама сделала ему непристойное предложение. А если постучать? Ну, деликатно так, мол, дорогая, ложе готово…

Стучать не пришлось, дверь ванной распахнулась в тот самый момент, когда Громов уже стоял в прихожей.

В махровом халате, с чуть влажными, завязанными на макушке волосами, Анюта выглядела очень даже девственно, совсем не на свои двадцать с хвостиком.

– Я готова, – сообщила она решительно и тут же добавила: – А тебе не нужно?

Громов уже и сам не знал, что ему нужно, но молча кивнул и протиснулся в ванную.

– Полотенце там… – послышалось вслед.

– Разберусь как-нибудь, – буркнул он, с грохотом захлопывая за собой дверь.

От воцарившегося в сердце и в организме сумбура водные процедуры не спасли. Громов принял душ, наспех вытерся, обмотался полотенцем, неодобрительно посмотрел на свое небритое отражение. Отражение было не только небритым, но еще и мрачным. Да, он определенно не тот типаж, который нравится Анюте, но какой уж есть…

Она сидела на тахте, сложив руки на коленях, как школьница. Громову даже показалось, что при его появлении девушка вздрогнула. Подавив тяжелый вздох, он присел рядом, осторожно взял в руку ее ладошку. Нужно было обязательно что-нибудь сказать, как-то начать сближение, а на ум не приходило ничего толкового. Наверное, поэтому вместо комплимента, который бы непременно разрядил обстановку, он сказал:

– Не бойся.

Громов не стал уточнять, кого конкретно не нужно бояться: его самого или призрака, он просто надеялся, что Аня все поймет правильно и сделает хоть один маленький шажок ему навстречу, потому что и для него самого это все, оказывается, нелегко. Она поняла все правильно и сделала тот самый «шажок» – точно спасательный круг бросила.

Ее губы были теплыми. Теплых Громов не помнил, зато до сих пор помнил тот обледенелый, силой вырванный поцелуй в стылой подворотне. И глаза она не закрывала, но на дне ее зрачков больше не было страха. А что было, Громов не разобрал, потому что в одно мгновение все мыслительные процессы отключились. Нет, кое о чем он, конечно, помнил – о том, что нужно быть нежным и в следующий раз обязательно найти где-нибудь свечи и розовые лепестки, чтобы все случилось, как у людей, но это в следующий раз, а сейчас только бы остаться на плаву, не потонуть в этом крышу срывающем омуте. Да что там – не потонуть! Еще и Анюту не утопить, сделать все так, чтобы никто из них потом не пожалел о произошедшем…

…Наверное, он все сделал правильно. Просто на Анютином лице больше не было той с ума сводящей вежливой настороженности, кажется, она даже улыбалась. Одно Громов знал точно: даже если их уловка не сработает и призрак не перестанет интересоваться потерявшей невинность жертвой, то время точно потрачено не зря. Знал он и еще кое-что, но прятал это знание глубоко в сердце, оставлял на потом, когда все, наконец, закончится…

Как же это, оказывается, здорово – засыпать рядом с мужчиной! Кто бы мог подумать, что можно тихо радоваться размеренному сопению над ухом и щекотному прикосновению щетинистого подбородка к обнаженному плечу. Вот он, совсем рядом – настоящий мужчина, даже руку протягивать не нужно, чтобы до него дотронуться, а дотрагиваться все время хочется, потому что странно все, неожиданно и нереально. Едва ли не более нереально, чем то, что происходило с ней все эти дни.

Громов спал, раскинувшись на всю тахту, Анне оставался лишь небольшой кусочек у самого края. Можно было, наверное, растормошить спящего или просто попробовать отодвинуть, но она не решалась. Было что-то по-детски умилительное в том, как он хмурился во сне, как крепко сжимал ее ладонь.

И зря она боялась, зря корила себя за то, что предложила такое едва ли не первому встречному. Первый встречный оказался именно таким, каким она его себе и представляла в девичьих грезах, практически эталонным. Единственное, что ставило Анну в тупик, это что-то про розовые лепестки, без которых им обоим никак. Или не было такого, просто примерещилось в том нереальном мире, из которого и возвращаться не хотелось?

Осторожно, стараясь не потревожить Громова, она повернулась к нему спиной, чтобы коленки не упирались ему в живот и оставалось хоть какое-то пространство для маневров. Он буркнул сквозь сон что-то невразумительное, положил руку ей на талию. Рука была тяжелой и горячей, Анна улыбнулась и закрыла глаза. В сердце появилась надежда, что этой чудесной ночью с ней не может случиться ничего плохого…

…От едкого дыма слезились глаза, а горло сводила судорога. Босым ногам было нестерпимо больно, но сил, чтобы закричать, позвать на помощь, уже не оставалось. Умирать не страшно. Быстрее бы уже… Пусть бы закончились эти муки. И уже не важно, за что с ней так, за какие провинности. Скорее бы умереть…

Она видела его сквозь пелену черного дыма – размытый, колеблющийся в раскаленном воздухе силуэт. Собрав остатки сил, запрокинув лицо к ночному небу, она закричала:

– Максимилиан!..

– …Я здесь.

Голос приглушенный, будто сквозь толстый слой ваты. И нет больше невыносимого жара, а есть такой же невыносимый холод от чужих прикосновений к мокрому от слез лицу, к шее, к голым плечам…