Татьяна Корсакова - Пепел феникса

– Анна…

От поцелуя, долгого и мучительного, она проснулась.

– Моя Анна… – Кошмар закончился, а голос остался. И голос, и холод, и нестерпимая боль в обожженных ступнях.

Он стоял у самого изголовья – ее призрачный мучитель. Стоял и смотрел таким взглядом, который разорвал в клочья тонкую пелену сна и едва не разорвал ее переставшее биться сердце. Он стоял и смотрел, а тот, кто поклялся ее защищать, продолжал спать мертвым сном.

– Что тебе от меня нужно? – Онемевшие губы еще помнили вкус призрачного поцелуя, дым, тлен, горечь полыни… – Уходи!

Анна вытянула перед собой руки. На левой полыхал и бился в огне феникс.

– Я прошу тебя, уходи.

– Поздно… – В исходящем от феникса свете призрачная фигура сделалась еще прозрачнее, еще нереальнее.

– Убирайся! – Тапка – не самое хорошее оружие в борьбе с незваными гостями, но если под рукой ничего больше нет, а тот, кто обещал защищать, спит мертвым сном, то куда деваться?

Она промахнулась. Глупо надеяться, что гостю с той стороны может навредить обычная тапка. Или не глупо? И где гость? Есть только черный дым, змеящийся по полу, просачивающийся в приоткрытое окно. Ушел… Ушел, слава тебе, Господи!

– Ты моя… – Голос из ниоткуда, потусторонний, затухающий, как свеча на ветру. Он вернется. Он не оставит ее в покое, пока не получит то, за чем пришел в мир живых. Знать бы еще, что ему нужно…

Ступать по полу обожженными ступнями было больно. Первый же шаг вырвал из горла приглушенный стон.

– Анюта?! – Спавший до этого мертвецким сном Громов вскочил с тахты, поймал девушку за руку. – Анюта, что случилось?

– Он приходил. – Тыльной стороной ладони она попыталась стереть с губ призрачный поцелуй. Ничего не вышло – окуренная дымом полынная горечь никуда не делась. – А я опять горела на костре…

Громов больше ничего не спрашивал, он пружиной сорвался с места, бросился к окну, распахнул его настежь, высунулся наружу.

– Что там? – На цыпочках, морщась от постепенно унимающейся боли, Анна подошла к окну, прижалась лбом к прохладному стеклу.

Двор терялся в предрассветных сумерках, но кое-что ей удалось рассмотреть: возле беседки лежал человек.

– Анюта, мне нужно спуститься, посмотреть, кто там. – Громов обнял ее за плечи.

– Я с тобой. – От мысли, что призрак может вернуться, сердце перестало биться. – Можно мне с тобой?

– Хорошо. – Громов натянул джинсы и свитер, набросил на Анну свою куртку, подхватил на руки.

– Я сама. – Она попыталась высвободиться.

– Обожженными ногами?

Это был аргумент, на который не нашлось контраргумента. Еще минуту назад Анне казалось, что вместо ног у нее обугленные головешки, сейчас ожоги затягивались прямо на глазах, но боль еще не исчезла.

Громов коснулся губами ее виска, сказал уже привычное «не бойся» и толкнул плечом входную дверь…

Они узнали его сразу, как только приблизились к беседке. Демос лежал на спине, по его бледному лицу от носа к подбородку стекала струйка крови. Кажется, он был без сознания. Рядом, у самой лужи, валялся черный кожаный рюкзак.

– Час от часу не легче! – Громов чертыхнулся, беспомощно посмотрел сначала на Демоса, потом на Анну. – Я вас обоих не дотащу.

– Все в порядке. – Она посмотрела на свои уже совершенно нормальные ступни. – Я могу сама.

– Босиком?..

– Тут ведь всего пара шагов. Громов, мальчику нужна помощь.

– Мальчику нужна помощь, – проворчал он, опуская Анну на землю. – Этому мальчику нужна не помощь, а ремень. Велено же было сидеть дома и не высовываться! Какого черта приперся?! Анюта, ну что ты стоишь?! Земля же ледяная! Беги к подъезду!

Ногам было холодно, но этот холод не шел ни в какое сравнение с тем, который ей довелось пережить.

– Я помогу, – она присела перед бесчувственным Демосом.

– Я сказал – иди в дом! – рявкнул Громов, перекинул через плечо рюкзак, поднял с земли парня.

Демос пришел в себя не сразу. Анна уже не на шутку испугалась и собиралась вызывать «Скорую», когда он наконец открыл глаза.

– Очухался? – Громов, который сидел тут же, на тахте, недобро нахмурился.

– Что я здесь делаю?.. – Парень попытался сесть.

– Вот и нам хотелось бы знать, что ты здесь делаешь! – Не обращая внимания на протестующий вскрик Анны, Громов зло встряхнул его за плечи.

– А ты? – Демос ощерился, и сквозь мертвенную, так напугавшую Анну бледность проступил злой румянец. – Почему тебе можно, а мне нельзя?!

– Потому что ты – щенок. – Громов говорил тихо, сквозь стиснутые зубы, но Анне подумалось, что лучше бы он кричал, таким страшным сделался его взгляд. – Ты лезешь туда, куда нельзя даже матерым!

– А ты, значит, у нас матерый?! – Демос зло и совсем по-детски шмыгнул носом, попытался снова сесть, но Громов толкнул его обратно на тахту. – А что, если такой щенок, как я, знает больше, чем такой матерый ты?!

– Что ты знаешь? – Анна предостерегающе положила ладонь на плечо Громова.

– Выпить есть? – буркнул Демос вместо ответа.

– А восемнадцать есть? – недобро ухмыльнулся Громов.

– Иди пока умойся, а я заварю чаю, – вздохнула Анна. – Ты же расскажешь нам все, что знаешь?

– Затем и пришел. – Демос встал и, пошатываясь, побрел в ванную.

Чем больше Андрей Васильевич размышлял над этим страшным и запутанным делом, тем острее понимал степень цинизма и коварства барона. Видать, тот звериным своим чутьем все ж таки почуял что-то недоброе, оттого и юлит, пытается сбить со следу. И ни при чем тут Косоруков с его глупой бравадой и почти детской беспомощностью. Надо думать, что и мадемуазель Морель не годится на роль невинной жертвы. Нет, у барона другая задумка: отвлечь, запутать, оклеветать невиновного, замести следы. Может так статься, что дьявол и вовсе собирается этой ночью сбежать. А что ему, при его-то деньгах? Переедет в другой город, может, даже в другое государство, и уже там возобновит свои злодеяния. А Андрей Васильевич для него помеха, потому как не сегодня-завтра докопается до истины, и тогда уж просто так не уедешь…

Решено! Не станет он присматривать за дурачком Косоруковым, и даже за мадемуазель Морель не станет. Он поступит умнее и дальновиднее – проследит за самим бароном. Оно конечно, страшно до нервной дрожи, но ради истины настоящий мужчина обязан отринуть собственные страхи.

Андрей Васильевич и отринул, однако, будучи человеком предусмотрительным, все ж таки подстраховался, написал разоблачительное письмо и велел верному Степке в случае чего передать его начальнику полиции. Косоруков, может, и дурак, да только мимо очевидных фактов не пройдет, да и дурости его вполне хватит, чтобы арестовать самого Максимилиана фон Вида. Было и еще одно послание, которое Андрей Васильевич запер в шкафчике стола. Особенное письмо, прощальное, только Мари предназначенное. Это на тот страшный случай, если, не приведи Господь, не доведется вернуться живым с предстоящей ночной прогулки. Пусть не думает Мари, что был он ничтожным писакой и понапрасну сгубил ее молодость, пусть знает, за каким смелым и отчаянным человеком была она замужем.