Николай Шпыркович - Злачное место

Поставишь, следишь, только на минуту отвернешься- уже девчонки зовут, плачут — опять все сгрыз… Ну, и материл же я его, потом, когда он соображать уже малехо стал… "Ты, — помню, кричу, — абсолютно бесполезное существо на этой планете, только и умеешь, что винище жрать!"

— Ну, что, — говорит, — доктор, глядишь — и алкоголик на что сгодился? Помимо винища жрать, я и стрелять могу. Да ладно, не бойся, это только дураки на голову больные, врачей в Этой Херне обвинили… Везде, — говорит, — такое, — это что же вы, лепилы, по всему миру заговор устроили? Хоть среди вас и дохрена евреев, а все равно не поверю я, что масоны так круто сработали.

У мужика, в отличие от Тимохи, "тарелка" стояла, он мне и показал все. Ну, параллельно, накатили там грамм по двести. У него в квартире три ящика водки стояло, и он головы бутылкам откручивал не хуже чем зомбакам. Третий день уже шел, и хоть со скрипом, хоть сквозь зубы начали тогда правду говорить. Я свою историю рассказал.

Мужик…., как же звали его? — и не помню уже, мне говорит:

— А вообще-то, доктор, линять тебе отсюда надо все равно. Хоть и убедились, наверное, кроме совсем уж на голову трахнутых, что вы тут ни при чем, а все равно — могут и прибить — времена теперь простые пошли. Мало ли — вдруг ты кровь свою вспомнишь, и должок возвратить соберешься? Да и…вообще — ходить с тобой рядом и вспоминать, что вот его ты по ошибке, не разобравшись, чуть не прибил — неудобно как-то выходит. А не будет тебя — и на душе легче. Ну, и помимо тебя ведь тогда еще несколько семей медицинских кончили, ну как ты и за них обиду затаил, да за тех же медсестер своих? А вдруг власть наладится — хоть и не похоже на это — да ты заяву накатаешь — как ни крути, а нехилая статья им ломится, а ты свидетель основной. Кроме тебя, говорит — никто таким везучим не оказался, все о ком я слышал — всех покоцали…. — Васильевич посмотрел на Старого.

— Я тебе не хотел говорить, Сережа, извини, соврал, когда сказал, что про твоих не знаю ничего. И Ларису, и Катю — в первый вечер, еще перед тем, как к нам пришли… Я это потом узнал уже, пока у мужика на квартире отлеживался.

— Я туда только через три месяца добрался, — глухо сказал Старый, смотря в стол перед собой. — Город замертвяченный, живых нет, дом — сгорел. По окрестным деревням поискал, кое-кто туда выбрался, — никто ничего не слышал, не знает, не видел.

Коньяк в бутылке почти кончился и Дмитрий разлил остатки по рюмкам, следя за тем, чтобы у всех оказалось поровну. Все трое встали из-за стола и, снова не чокаясь, выпили стоя, немного помолчав. Артем к тому времени откололся от компании, все же неприятие алкоголя, усвоенное им в деревне после Херни сказалось, и сидел чуть поодаль в мягком кожаном кресле. Тянуло в сон, но хотелось дослушать рассказ Дмитрия. Тот же включил в сеть пузатый электрический самовар, который почти сразу же уютно засипел, и, усевшись обратно за стол, продолжил рассказ:

— Большинство горожан погибло еще в первые два дня — я ж говорил, п о л ы х н у л о у нас, как остальные выбирались и куда, как это все происходило, мимо меня прошло — я на следующий день, как у мужика оказался, свалился. Ожоговая болезнь — да еще при ожоге глаза — штука серьезная. Хоть теперь она протекала более легко — я еще удивился, почему у меня нагноения нет — а повалялся я все равно здорово. Спасло, конечно, то, что мужик мне из аптеки капельниц приволок, и бутылок с растворами — мой-то запас, весь спалили, как лекарства мертвецкие, еще в доме у Тимохи, так я сам себе в руку колол, а он мне бутылки менял. Ну, а будь как раньше — с этапом бактериального заражения — точно, сдох бы…

… Те же, кто выжил, попробовали организоваться в кучки — нечто вроде коммун. Но без опыта, без жесткого контроля над всеми новоприбывшими, без оружия, в конце концов, и умения его применить — один зараженный мог перекосить всю такую коммуну за одну ночь, хуже любой встречавшейся до этого эпидемии — тут опыт не годился ни Гражданской войны, ни даже Великой Чумы Средневековья. Чумные трупы, по крайней мере, лежали спокойно по своим жилищам, а не бродили по городу, пытаясь заразить всех остальных живых. Мортусам достаточно было иметь крюк, балахон да маску с полым клювом, в который клали всякий там шалфей-имбирь, что по идее должно было защитить человека от зловредных миазмов — а не снаряжаться на уровне спецназа — только для того, чтобы пройти по улицам…, да и то, это не гарантировало успех. Тех, кто кучковался, пытаясь варить общий суп в коммуналках — моментально выжирали морфы, тех, кто надеялся отсидеться где-нибудь в одиночку — они же подбирали потом, когда заканчивалась изобильная пища… И, если банде какого-нибудь Леньки Пантелеева можно было дать отпор — просто постреляв хорошенько в их сторону, и дав понять, что здесь сидят люди, готовые драться за свое добро, а уж хотя бы ранив одного — двух, не говоря уж об "убив" — тем паче, отбить охоту соваться в этот мирок — для морфов этого было мало. Их ведь можно было только убить, они могли только отступить — на время, почти никогда — уйти. Им не надо было спать, заниматься пьянством на хазах, блудить с девками и ночь напролет резаться в "сику" или "буру". Морф, достигнув определенного уровня развития, переставал расти "вширь" — зачем вирусу был носитель, размером с мастодонта, пусть и страшно сильного, но одновременно тяжелого, неповоротливого и не могущего пролезть за добычей в какую нибудь щель? А поскольку основной добычей морфов оставался по-прежнему человек — морф рос ровно до того уровня, пока его размеры не приносили недостатков при охоте на изворотливую дичь, пуская в дальнейшем приобретенные энергетические ресурсы на развитие хитрости и выносливости. (Несколько "повезло" африканцам — тамошняя фауна отличалась все же чуть более крупными размерами — вот и бродило в кенийском национальном парке несколько гороподобных морфов, едва учуяв запах которых в панике бросались со всех ног, немногочисленные уцелевшие слоны и носороги. Лишь размножившиеся львиные прайды, злобно рыча и скаля клыки, рисковали вставать на пути у чернокожих чудовищ. Львы по праву теперь носили звание "царь зверей" — группе таких мощных стайных хищников, да еще и не чувствительных к вирусу, оно должно было достаться, как говорится, "вне конкурса".) Так то Африка, а на большинстве территорий остальных материков человечина была излюбленным лакомством морфов. Чем более "продвинутым" был морф, тем более совершенным был его энергетический аккумулятор, позволявший больше времени обходиться без "подзарядки" — пусть и гнилым мясом более "недоразвитых" собратьев, и терпеливо дожидаться "правильной" добычи. Человечеству это не сулило ничего хорошего — если вначале и были надежды, что морфы сожрут всех остальных зомбаков, а уж потом немногочисленных морфов можно будет перебить объединенными силами живых — уже после первой зимы Херни, когда из укромных мест выползла не больно-то уменьшившаяся в численности, армия "обычных" зомби, и куча "новых" морфов, обращавших на них свой немигающий взор только лишь уж очень с большого голода — стало ясно — Херня будет надолго. И, если даже уже упомянутая чума вымаривала в считанные недели целые города — достаточно вспомнить тот же Смоленск, хотя бы, из которого вышли последние несколько человек "и затвориша за собою ворота" — сейчас все было хуже. Ситуации, в которую попало человечество, до этого в таких масштабах, не встречалось ни разу — не в счет идут единичные случаи вспышки на заре времен в Австралии и Африке, и чуть позже — не в столь далекое время — на Гаити. Естественно, столь многочисленный вид, да к тому же обладающий уникальной способностью к приспособлению — так просто пропасть не мог. Все многообразие типов и характеров людей, моделей социального устройства в этих новых условиях лихорадочно опробывалось, совмещалось, заимствовалось из прошлого применительно к настоящему, чтобы, наперекор всему — тоже выжить. В ход шла религия, экономика, уклад жизни и привычки. Фактически, человечеству пришлось делить планету с едва ли не новым видом разумных существ — т а к о г о — у человечества еще не было. Все, что не подходило к новому образу жизни — безжалостно отбрасывалось в сторону, часто — вместе с носителями этого самого образа. Остальное с холодным интересом взвешивалось на исторически-эволюционных весах: если вот т а к жить… и т а к добывать средства к существованию… с т а к и м и людьми — пойдет?…