Владимир Васильев - Гостиница

Чтоб вновь пред ним Дорога заблестела.
И в тот момент, когда ее обрел,
Она под ним как будто бы просела,

Вернее, он, как в облако орел,
В нее влетел и потерял пространство,
Где роль свою прекрасно знал и вел.

И времени забыл непостоянство,
И ощутил такую Тишину,
Из коей смерть высасывает яд свой.

Он мертвым камнем шел и шел ко дну
Той пропасти, что испокон бездонна —
Невольник у безмыслия в плену.

Но, как рассвет во мраке заоконном,
Почувствовал Поэт в пространстве мир
Чуть ощутимо, неопределенно…

И появилось Время – целый миг,
В который жизнь себя осознавала…
Потом – провал… И снова – свет из тьмы…

Конец безмыслия?.. Мышления начало?..
Он ощущенью бытия был рад,
Что б для него оно ни означало…
За мглой – туман… Светотеней игра…
Прозрение подобно вспышке света:
Он видит Мир!.. Живой, а не мираж,

Но странный – треугольная планета!..
Как будто Бог, разрезав целый шар,
Одним куском пожаловал Поэта…

«Кому ж еще достался Божий Дар?!..
Кто растащил прекрасный мир по норам?
Что было здесь – вселенский взрыв, пожар?..

Кто здесь выказывал свой сатанинский норов?..
И как мне снова мир соединить
Для новой жизни, а не для раздора?!

Но, может быть, и в этом можно жить?..
И для кого-то он – верх совершенства?..
Ну, кто я здесь, чтобы о нем судить?..

Кто я теперь?.. И в чем мое блаженство?..
Куда исчез прямой и ясный Путь?..
И чье незримо надо мною шефство?..

Как я посмел в случайный мир свернуть,
Когда меня вела надежда ждущих?
Я должен разгадать Дороги суть!..

Чтоб невзначай вселенной на разрушить…»
Он осознал, что обнимает мир,
От одиночества спасая и удушья,

От пиков гор до распоследних дыр,
Как может обнимать лишь атмосфера,
Собой заполнив мира глубь и ширь.
Как Вечный Дух – Любовь, Надежда, Вера…
Да, мир сей неказист и угловат,
Но в нем – свои гармония и мера.

Их должен научиться видеть взгляд,
Когда желает мир спасти любовью…
Желает ли?.. Конечно!.. Был бы рад!..

И, может быть, спасет, но при условьи,
Что в мире есть желание спастись,
Иначе благо обернется кровью…

Но если Дичь имеет, где пастись,
А Хищник день за днем насыщен Дичью,
Не стоит покидать мессиям высь —

Слепое мессианство неприлично…

Он был везде… Поскольку вездесущ…
Хотя такое свойство непривычно,
Он им овладевал, вникая в суть

Всех странных форм своих контактов с миром:
Дыханья, ветра, шороха в лесу,
Сушильщика, когда в природе сыро,

Дарителя дождя, когда в ней сушь,
Борея грозного и нежного Зефира.
Он песней наполнял лесную глушь,

Играючи травой, листвой, ветвями…
Но не было в глуши заблудших душ,
Которых он спасать привык словами…
И все же обладал душою Лес —
Он чувствовал ее существованье
В очаровании лесных чудес.

Им несть числа, но мир был многолик
И ждал вниманья с недр до небес,
Где бился в тишине беззвучный крик,

Когда вселенский холод погружал
В плоть атмосферы ядовитый клык
И кожу с мясом до костей сдирал,

Точнее – до вершин громадных гор…
Но ничего об этом мир не знал.
Тот мир, над кем он жизнь свою простер,

Тот самый – треугольный, неказистый…
Был безмятежен жизненный простор
Для тех, кто оказался в мире, чистом

От тех проблем, что мучили в другом,
Который не был до конца прочитан,
Оставленный в цейтноте на потом…

Кто может знать, когда «потом» наступит,
И не предстанет ли кошмарным сном?..
Нам нравится хранить родные трупы,

Но этим их, увы, не воскресить,
Хотя и расставаться с ними трудно…
Но в новом мире – новые часы,

Вокруг своей оси мировращенье,
Вокруг той самой мировой оси,
Которой ведом тайный смысл крушенья…
И все ж, коль был намеренным раздел
Безумно это страшное решенье…
Здесь было у Поэта столько дел,

Что он забыл, как прежде был поэтом,
Но оставался им, когда хотел,
Чтоб мир красив был, как венок сонетов.

И он, как мог, расцвечивал его
То радугой, то утренним рассветом,
То, просто, бесконечной синевой,

То над рекою бреющим туманом,
То ливнем свежевымытой листвой…
Свой мир творил он честно, неустанно,

Поспешностью и ленью не греша,
Но чувствовал себя светло и странно,
Когда им этот мир живой дышал,

И он вникал в плоть птиц, зверей, растений
И каждым вдохом к жизни возвращал
Бессмертных душ трепещущие тени —

И в этом смысл свой вечный обретал,
Что полнит смыслом каждое мгновенье.
И ни о чем нездешнем не мечтал,

Как всякий, кто достиг Заветной Цели
И этим Путь свой Вечный исчерпал —
Обрел Покой в своем Вселенском Деле.

Такой покой не означает смерть,
А дарит жизнь на творческом пределе…
Но, может быть, творцу предела нет,
Когда познал он истинность таланта
И максимальный излучает Свет,
Вполне довольный ношею Атланта?…

Над миром в себя погруженным, как в песню поющий,
Ветер свободный летел, связуя земные просторы с небесною сферой,
Творя свой порядок в безбрежье морском и на суше,

Весь мир поверяя своею срединною мерой…
Лесу, таящему шелест, махом легко расчесал непокорные кудри
И птицам летящим небесные тайны доверил.

С него начиналось обычное светлое утро…
Ветер заметил тумана ночного лохмотья над просветленной рекою,
Как слов паутину над истиной вечной и мудрой,

Порывом смахнул их в чащобу прозрачной рукою,
Замер, восторгом исполнившись, над красотою, тихо текущей по миру,
И вихрем промчался над гладью зеркальной, ликуя

От близости к вечности, столь беззащитной и милой,
Видя ее от истоков земных-родниковых до устья – до Океана,
Помня и зная, не узнавая, милю за милей…

«Как странно – всегда неизменна и непостоянна!..» —
Думал он, дуя, свистя, шелестя, затихая и зачарованно вея,
Телом своим неуемным касаясь Богини случайно,
И опасаясь покой потревожить, и благоговея.
Рябью зеркальная гладь отвечала, словно по коже мурашки бежали,
И ускоряла теченье, смущения скрыть не умея.