С. Сомтоу - Суета сует. Бегство из Вампирского Узла

Они зашли в небольшую комнатку, и Тимми представили Беверли Грей, женщину, которая, как оказалось, всем тут заправляла. Она узнала Тимми и попросила автограф для своей дочери.

– Хилари будет в восторге, – сказала она ему. – Я смотрю, они и вас тоже пытаются втянуть во все это, и что же: они предлагают вам деньги или, наоборот, пытаются выманить их у вас?

– Я пока не уверен, что именно им от меня нужно, – ответил Тимми, демонстративно не глядя на предложенную ему тарелку борща. – Не похоже, что вам это доставляет огромное удовольствие.

– Ну... скажем так, я бы лучше занялась анализом влияния произношения открытых гласных на развитие ранней нормандской литературы. Не то чтобы фильм был совсем уж неинтересный: юный Брем Стокер по окончании университета предпринимает «большое путешествие» по странам Европы, и его похищает банда разбойниц-лесбиянок... хотя нам пришлось, разумеется, малость смягчить сценарий, а то он был слишком жестоким, даже для нас... хороший урок феминизма, преподанный полуголыми амазонками... а так идея даже забавная... молодой сексуальный раб из Румынии...

– Да, забавно. – А про себя Тимми подумал: только все было совсем не так...

Века уносились прочь. Тьма сгущалась, кружилась вихрем... и он кружился с ней вместе, тонул в черноте, пока она не исторгла его из своего темного чрева. Место было то же, но времена изменились; он не знал, какой сейчас год, но одно осталось неизменным. Затхлый, тяжелый воздух. Крысы все так же носились по сточным канавам, однако улицы больше не были вымощены булыжником. По улицам сновали угрюмые люди в серых плащах: руки в карманах, взгляды – в землю. Вообще людей стало заметно больше; ночную тишину заполнил шум механических двигателей, которые словно высасывали из людей жизнь; на смену вампирам пришли громадные стальные устройства, отравляющие воздух своим коптящим дыханием. В небе светила все та же луна, но деревянные балки и штукатурка сменились серой кирпичной кладкой. Все те же улицы и та же река, под мостами которой спят все те же бездомные, полуодичавшие дети... он пробирался сквозь шумную толкотню. Была уже ночь – летняя ночь в Лондоне, слишком жаркая для этих мест, – но на улицах было полно народу. В узких улочках, где тусклый свет фонарей едва разгоняет сумрак и девочки задирают перед прохожими юбки. Они кричали ему: «Сэр, не хотите попробовать мою киску?» или «Всего шиллинг за час превосходной беседы», – и все прочее в этом духе, а ведь некоторым из них было не больше семи-восьми лет, думал он. Где-то там, в темноте, невидимые большинством людей, джентльмены в черных сюртуках, с бакенбардами и в надвинутых на глаза шляпах деловито спешили якобы по своим делам, едва заметно кивая встречным прохожим, которые, в свою очередь, вели себя так, будто они ничего не видят.

Слишком много людей. Слишком много крови. Ему надо насытиться... осталось лишь выбрать жертву. На самом деле выбрать случайную жертву – это не так уж и просто, когда вокруг столько соблазнов. Запах крови сводил его с ума, и он понимал, что если сейчас же не выберется из толпы, то уже не сумеет противостоять искушению. Так много крови, такой разной крови, прямо здесь и сейчас... горький аромат крови, смешанной с абсентом... кисловатый душок свежей менструальной крови... дурная кровь мужчины, умиравшего от туберкулеза, который лежал в канаве и выкашливал свои легкие. Кровь, кровь, кровь... он свернул за угол.

Маленький переулок, такой узкий, что едва протиснешься. Здесь не было ни души. Он метнулся во тьму и тут же наткнулся на что-то... мужской ботинок. Испугавшись, он обернулся крысой, вдохнул зловоние, исходившее от старых носков, и уже был готов стремительно убежать прочь, когда уловил тонкий аромат свежей крови. Он поднял глаза, чтобы посмотреть, чем был занят мужчина. Он прижимал к стене юную проститутку, задрав на ней юбку. Правой рукой мужчина зажимал девушке рот, а левой резал ее влагалище бритвенным лезвием. Девушка страшно кричала, но из плотно зажатого рта вырывался лишь сдавленный хрип. Мужчина отшвырнул что-то в сторону: отрезанные половые губы. Горячим потоком хлынула кровь. Мальчик почувствовал, как внутри нарастает голод – неумолимый, жестокий, – и этот голод не мог заглушить даже ужас, обуявший его при виде такого изуверства. Мужчина явно вошел во вкус. Лезвие бритвы скользило вверх, все увеличивая разрез; в бледном свете луны кровь была черной, как деготь. Мальчик заглянул мужчине в глаза, они горели возбуждением. Злодей рассматривал свою жертву с жадным, чуть ли не восторженным интересом, словно ученый, изучающий некий диковинный экземпляр, доселе неизвестный науке; и в то же время в этих глазах были холод и какое-то отрешенное спокойствие... Да, этот мужчина был безумен. Мальчик хорошо знал подобный тип – ведь ему довелось побывать среди многочисленных жертв Синей Бороды, – и он уже понял, что ничто не спасет эту девушку, невинную, маленькую шлюху.

Бритва резко дернулась – вверх и вглубь; из распоротого живота вывалились кишки. Девушка потеряла сознание. Она дернулась, ее тело безвольно обмякло. Мужчина убрал руку от ее рта и начал запихивать себе в рот вывалившиеся кишки, обрывая их прямо руками. Из горла умирающей женщины вырвался сдавленный крик. Кровь текла по рукам убийцы. Он был высокого роста. Его лицо было мертвенно-бледным, и эта потусторонняя бледность слегка отливала синевой – вероятно, из-за лунного света; казалось, что он вовсе не человек, а порождение ночи – такое же, как и сам мальчик... и все же он был человеком, потому что мальчик слышал его дыхание, слышал, как течет кровь в его венах... Мужчина задумался на мгновение; возможно, пытаясь решить, стоит ли резать девочку дальше. Где-то вдалеке раздался вой сирены. Мужчина бросился бежать. Девушка рухнула на мостовую.

Сбежавший убийца уже не мог видеть крысу, которая жадно вылизывала изуродованную промежность девушки, а потом метнулась к ее шее, прямо к пульсирующей кровью артерии. Крыса пила и пила эту пьянящую кровь, приправленную жестокостью, как какой-нибудь редкой пряностью... она действительно опьяняла... он больше не мог удерживать форму зверя и вновь обрел человеческий облик, вновь стал собой... в непонятном, исступленном некрофилическом порыве он обнял умирающую проститутку, которая смотрела на него, и ее глаза – неверящие, молящие – медленно угасали.

– Прости меня, – прошептал мальчик. – Ведь ты все равно умрешь. Но теперь твоя смерть будет хотя бы не напрасной. Или все же напрасной?

Он стер кровь с губ ее спутанными соломенно-желтыми волосами.

– Жалко, что я не знаю, как тебя зовут. То, что мы с тобой делали... вместе... это тоже в каком-то смысле любовная связь... а мы даже не знаем друг друга по имени.