Анна Клименко - Морф

И тут меня осенило. Конечно, я не смогу просочиться в бойницу, но наверняка башня пронизана вентиляционными ходами и печными трубами! На душе сделалось тоскливо: мне предстояло забраться, похоже, на самый верх башни, и уже оттуда попробовать проникнуть в логово морфов. Мысленно закатав рукава, я подошла к стене и, вцепившись в обветшалую кладку, полезла. Я могла упасть и переломать себе кости, но умертвия не знают усталости, а лишняя поломанная кость уже особо не навредит… Кажется, у меня все-таки были шансы попасть внутрь.

***

…Наверное, он сам был во всем виноват. Может быть, он зря вскрыл грудную клетку убитой девушки и вложил в разрез, под сердце, кусок шаманьего камня. Испугался тогда, что единственный во всем Веранту настоящий человек погиб так глупо и преждевременно. За это она его возненавидела, а потом и наказала, вышив талисман. Нельзя тревожить покой мертвых.

Ибо талисман Ирбис Валле оказался самым худшим наказанием из всех, какие только можно вообразить: подчиняясь воле своей создательницы, он попросту не давал Шерхему умереть, раз за разом выдергивая из спасительного забытья, затягивая раны, заставляя новую кожу стремительно нарастать вместо содранной. Если бы не талисман, все оказалось бы значительно проще. И легче. Но руки оставались растянутыми на цепях, и сорвать с шеи проклятый талисман было невозможно.

Твари, конечно же, быстро догадались о роли маленького вышитого кулона на шее пленника. Это их изрядно позабавило, они смеялись и хлопали в ладоши как дети. Да, впрочем, они и были детьми, невинными и совершенно безжалостными.

…А потом, после очередного беспамятства, он открыл глаза и увидел, что на противоположной стене растянут худенький парнишка. Он был раздет до пояса, острый подбородок уткнулся в худую, но крепкую грудь.

«Зачем это?» — вяло подумал Шерхем, — «зачем им какой-то мальчик?»

— Посмотри, посмотри на него внимательно, — тварь в облике девочки привстала на цыпочки и зашептала в лицо, — неужели память уже изменяет тебе, Шерхем Айлан Виаро?

Она нетерпеливо пощелкала пальцами, мальчик в белом подошел к новому пленнику и резким движением поднял его голову. Пляшущий свет факела осветил бескровные губы, твердые черты лица, густые черные брови… Шерхем не поверил своим глазам.

— Зачем… вам сын Штойца?!! Кажется, меня вам вполне довольно!

— Но почему мы должны довольствоваться меньшим, если теперь у нас есть все? — хором ответили дети.

— Я наказан достаточно, — прошептал Шерхем, — Арнис мертв, вы его убили. Отпустите мальчишку.

— Теперь у нас есть все, — загадочно повторила девочка.

Ее тонкие холодные пальцы нежно коснулись щеки Шерхема, и он с трудом удержался от соблазна вцепиться в ее детскую руку зубами. Укусить бы он ее все равно не успел, а становиться еще и шутом для морфов — увольте, не хотелось.

— В твоих воспоминаниях мы видели, что ты тосковал по потерянному сыну, — сказал морф, — но людская дружба странна и непонятна для нас. Твой ребенок попал к твоему другу некроманту, и, вырастив его, он ни словом не обмолвился о том, что твой сын стал его. Что, молчишь? Мы чувствуем твой страх, лекарь. Мы видим, что этот страх хуже самых жестоких пыток, и мы довольны. К чему довольствоваться меньшим, если можно получить все?

Ох, как же они были правы, сукины дети. Он взглянул на паренька, безвольно обвисшего в цепях, и по сердцу словно ножом резануло. А что, если… Боль, собравшись в узел под ребрами, вдруг полыхнула так жарко и остро, что несколько мгновений Шерхем даже не мог дышать. Потом в игру вступил проклятый талисман, вытягивая силой магии отказавшее вдруг сердце, и он в который раз подумал, что Ирбис Валле, даря спасение, обрекла на вечные муки.

— Это ложь, — с трудом ворочая языком, выдавил Шерхем.

— Ложь? К чему нам тебе лгать, человек?

Кажется, это сказала девочка, но он уже не был ни в чем уверен. Перед глазами стоял годовалый щекастый карапуз. Сколько лет твоему сыну, Арнис? У карапуза были черные, как смоль, волосики и темные глаза. Он хохотал и хватался за белый накрахмаленный воротник молодого папаши, начинающего лекаря. Потолок камеры закружился над головой, стены закачались, словно палуба корабля во время шторма. Все размазывалось, оплывало восковой свечой, оставленной чересчур близко к огню — и неподвижным оставался только юноша, прикованный к стене.

В какой-то момент он открыл глаза, непонимающе огляделся и прошептал одно-единственное слово:

— Отец.

— Вот видишь, он это тоже знает, — сказал морф, — и он узнал это еще раньше, чем ты, но чуть позже, чем мы.

— Отпустите его, — прошептал Шерхем, — делайте со мной все, что хотите, но только… Пусть он уйдет.

— Как трогательно, — девочка хихикнула, — а мы как раз подумали, что гораздо веселее будет разделать его у тебя на глазах.

— Нет!

Его крик отразился от низких сводов подземелья. Шерхем дернулся в цепях раз, другой…

— О, да, — сказал мальчик, и кончиком языка облизнул губы, — да.

Его маленькая рука начала изменять очертания, белая кожа сползала, обнажая конечность, похожую на клешню краба, усеянную мелкими шипами. Кое-где блестели желтые капли яда.

Глаза Гверфина округлились, он побледнел, вжался в стену, одновременно пытаясь освободиться — но только ободрал до крови запястья.

«Мой малыш», — успел подумать Шерхем, — «мой потерянный малыш».

Сознание мутилось, рот наполнился желчью, и в тот самый последний миг, когда тварь приблизилась к Гверфину, Шерхем успел сказать… самое важное, то, что вынашивал в себе много лет. То, что уже почти не имело смысла.

«Я знаю. Я верю тебе», — ответили ему блестящие глаза, такие же темные, как и у него самого.

Морф поднял желтый коготь, прижал его к груди юного мага.

— Прости меня, — шепнул Шерхем, — гореть вам в охровом царстве…

— Мы были там все эти годы благодаря вам, — сухо заметила девочка и кивнула своему другу, — начинай.

…Глухой удар. Облако сажи, которым чихнула давно нетопленная печь. А еще через мгновение жарко сверкнула сталь. Черное существо, свалившееся из дымохода, в два прыжка одолело расстояние, разделявшее его и Гверфина. Клинок со свистом рассек воздух, что-то мерзко хрустнуло — «но ведь тебе знаком этот звук, лекарь? Именно эту песню поет меч, разрубающий живую плоть». Девочка в белом вскрикнула, но тут же подалась вперед, изменяясь на ходу. Почти человеческая плоть отваливалась пластами, обнажая хитиновый панцирь. Гверфин вскинул голову, глаза его радостно сверкнули.

— Ирбис! — крикнул он и истерично расхохотался.

Леди Валле, о существовании которой, видимо, забыли морфы. Явилась сюда вслед за ними. Впрочем, умертвия и зомби вечно таскаются за своими хозяевами, разве нет?