Анна Клименко - Морф

— Как эльфы, умершие у нас и заново родившиеся здесь?

— Я верил, что ты поймешь, — Фиальван тепло улыбнулся, — и именно поэтому ты не должен убивать их. Разве можешь ты поднять руку на тех, в ком духи твоих предков?

— Но приграничье все равно должно быть уничтожено.

— Его можно убрать иными способами, — мягко заметил Фиальван, — вовсе не так, как ты запланировал.

— Уж как получалось, — фыркнул Хаэлли, — а что будет с тобой, если я все-таки уничтожу приграничье?

— Ничего, — Фиальван пожал плечами, — не забывай, что я все еще пребываю в тебе. Когда ты умрешь, я окончательно перейду в новый мир. Не в приграничье, а туда, где буду рожден заново.

— Угу. Понятно.

— Ты не должен убивать тех, в ком живут духи наших предков, — повторил Фиальван, — а теперь прости, но я тебя оставлю.

И он исчез, оставив после себя легкое розоватое свечение. Хаэлли выругался.

Нет, где-то в глубине души он ждал подвоха, но, наверное, все-таки не такого. Только представьте себе: морфы стали вместилищем душ умерших эльфов. Ну не бред ли? С другой стороны, Хаэлли ни на миг не усомнился в том, что беседовал именно с Фиальваном. Попытайся морф принять облик союзника, Хаэлли сразу бы отличил подделку; в этом-то и все волшебство военного союза — чувствовать своего вечного напарника так, как будто он с тобой единое целое. Сейчас, во время разговора с Фиальваном, это чувство вернулось.

Хаэлли мрачно оглядел окружившие его акации, как будто именно они были повинны в происходящем. Затем нащупал рукой сумку с видящими. Всевеликая Миенель-Далли! Но если морфы есть вместилище духов эльфов, тогда все, что ему сейчас остается — это повернуться и уйти. Да, просто уйти. А что делать с приграничьем — то пусть решают маги авашири. Или жрецы из Великого леса. Он не должен причинять вред тем, кто раньше был такими же эльфами… Ведь эльфы — чисты и принадлежат свету, не так ли?..

В это было трудно, почти невозможно поверить, но — такова жизнь. Хаэлли сбежал, бросил меня одну посреди этого огрызка чужого мира. Охр знает, что творится в пресветлых мозгах эльфов, но в том, что им больше не стоит доверять, я уже убедилась. Ушастый дал деру, ничего не объяснив — вот и думай теперь, что он собрался предпринять дальше: то ли просто ушел, махнув рукой на морфов, то ли раскладывает среди начерченных на земле рун свои колбы с глазами.

…Я поймала себя на том, что топчусь на месте, обхватив себя за плечи руками, и при этом почему-то тихо поскуливаю, как побитая собака. Хаэлли, Хаэлли… Как же так? Почему? И что ты задумал?

Надежда на то, что зеленоокий эльф вернется, таяла вместе с последними бликами вечерней зари. Слабый ветер приносил запах гари, и на зубах что-то противно скрипело — то ли пепел, то ли пыль. С наступлением сумерек заметно похолодало, я застегнула на груди куртку, но этого казалось мало. Ах, да. Умертвие мерзнет не столько от холода, сколько от голода — и я, порывшись в сумке, добыла сухарь, доведенный в замке Штойцев до состояния камня.

Хаэлли, провались он в охрово царство, сбежал. А я ведь надеялась — до самой последней минуты — что он поможет мне все исправить, вытащить Шерхема и спровадить тварей. Как я могла ошибаться настолько?

Я бросила тоскливый взгляд на замок, застывший черным страшилищем на фоне тлеющей кромки неба. Что я одна сделаю? Впору повернуть обратно и забыть обо всем, что случилось.

Но повернуть я не могла. Где-то там, в руках опасных и кровожадных тварей, был человек, которого я уже не могла бросить на произвол судьбы. И плевать на то, что рядом больше нет эльфа-охотника. В конце концов, Ирбис Валле вот уже несколько месяцев не живой человек. А что морфы могут сделать тому, кто уже мертв?

… Правильно, ничего.

Я подобрала свою сумку, брошенную на землю, и побрела вперед. Заря под напором ночи быстро гасла, но тут на небо выкатилась бледная плошка луны, и идти стало проще. По правую руку тихо журчала речка, по левую — безмолвствовали акации. И ни намека на присутствие в этом мире кого-то, кроме меня.

С первыми лучами солнца я остановилась у замкового рва. Он был глубок, и, вероятно, когда-то здесь даже была вода, но сейчас о тех счастливых временах напоминала только взявшаяся коркой и растрескавшаяся грязь на дне. Стараясь держаться в тени деревьев, я прошлась вдоль рва, пытаясь высмотреть охрану на замковой стене — безрезультатно. Все было тихо и пусто, но при этом мост оставался поднят.

«Не ошибся ли Хаэлли, когда указал на этот замок?» — мелькнула заполошная мысль, — «а вдруг надо было идти в противоположную сторону? А вдруг… именно туда, в правильном направлении, он и пошел, отделавшись от меня?»

Я тряхнула головой. И сказала вслух, стараясь, чтобы голос звучал убедительно:

— Безусловно, Хаэлли мог замыслить нечто подобное. Но будет правильным убедиться в том, что замок действительно пуст. А поэтому, Ирбис Валле, ты сейчас будешь вести себя как настоящее умертвие, кровожадное и хитрое. Ты переберешься через пустой ров и перелезешь через стену — благо, что она изрядно потрепана жизнью и тебе есть, за что зацепиться своими когтями.

Сказано — сделано. Уподобившись ящерице, я сползла на дно рва, и точно также, используя каждый выступ, забралась на стену. Первое впечатление оказалось верным: замок был так же пуст и безжизнен, как и клочок чужого мира, названный приграничьем. Никого. Ни людей, ни чудовищ.

За стеной я увидела еще одно кольцо стен, ворота были старательно закрыты.

Стоп. Запертые ворота в совершенно пустом замке? Какой смысл, да и кто бы стал их запирать, покидая цитадель навсегда?

Я почувствовала, как все тело покрылось «гусиной кожей». Охр. Да ведь морфы могут преспокойно наблюдать за мной, а я вот так преспокойно рассиживаюсь на стене?

Руки сами собой разжались, и я съехала вниз, удачно приземлившись на ноги. Морфы, конечно, заперли ворота — но ведь они не ждут такое существо, как я?

Царапая когтями известняковые глыбы, я вскарабкалась на гребень внутренней стены, оглядела двор: здесь было так же пустынно, как и повсюду, но — внимание! — вход в главную башню, квадратный и приземистый донжон, был старательно закрыт, и это заставило меня призадуматься.

Мне, охр побери, не выломать многопудовые двери, обитые позеленевшей бронзой. К несчастью, я не могу превратиться в дым — а потому вряд ли смогу протиснуться в одну из бойниц. Вид последних, кстати, весьма красноречиво говорил о том, что донжон использовался исключительно по назначению: никто не попытался его перестроить, сделав дворцом, никто не пробовал прорубить большие и светлые окна. Нет, этот донжон угрюмо взирал на мир сквозь узкие щели настоящих бойниц, и наверняка в свое время выдержал не одну осаду… Если оно, конечно, здесь было, это прошлое.