Ли Майерс - BRONZA

– Теперь мы богаты! По-настоящему богаты!

«Еще одна красная пожарная машина…» – улыбнулась Инна восторгам мужа. А тот, рассмеявшись, подбросил сына в воздух. Поймав, ласково затормошил барахтавшегося в его руках смеющегося Марка.

Издалека показавшийся ей седым и оттого старым, вблизи мужчина оказался молодым, не старше тридцати. Просто его белокурые волосы имели этот, вводящий в заблуждение, изумительный жемчужный оттенок. Японец? В новом знакомом мужа не было ничего восточного. Он выглядел стопроцентным европейцем. Но, приглядевшись, Инна поняла, что капля японской крови в нем все же есть. Что-то в разрезе глаз, форме носа, в сладких, как у гейши, красиво очерченных губах. Все вместе придавало ему особенный шарм.

Склонившись в легком полупоклоне, мужчина взял Инну за руку, чуть сжал пальцы. С приятным акцентом, певуче растягивая слова, назвал свое имя. Странно прозвучавшее, оно почему-то сразу же забылось. Продолжая удерживать за руку, он выразил свое восхищение знакомством с ней. Но в его комплиментах не было ни преувеличенной лести, ни вычурной слащавости, ни желания покрасоваться. Он не пытался понравиться ей, произвести впечатление. Он сам был впечатлением и прекрасно знал это. «Сердцеед… Возмутительно красив, умен, вооружен обаянием и очень опасен…» – подумала Инна, и мелькнувшая ироничная мысль, что «скальп» такого мужчины Ляльке уж точно не повесить на стену трофеев, вызвала невольную улыбку.

Мужчина выпустил ее руку. Не боясь помять свой шикарный костюм, присел на корточки перед мальчиком.

– Ну, здравствуй, Марк! Как же я рад тебя видеть! – сказал он.

В его голосе было слишком много любви для того, кто видел ее сына впервые, но Инна уже привыкла к удивительной способности Марка притягивать к себе мужские сердца.

– Ты Ма? – спросил мальчик.

Детская ладошка доверчиво легла в протянутую мужскую ладонь.

– «Ма»? – удивился тот. – Хорошо, пусть буду Ма! – согласился он, подхватывая мальчика на руки. – Для тебя все что угодно, малыш! – и, выпрямившись во весь свой рост, тепло рассмеялся.

Секьюрити и личный шофер – молодой азиат, прячущий раскосые глаза за стеклами черных очков и кобуру с пистолетом под мышкой, в костюме, который себе мог позволить не всякий московский банкир, приветливо улыбнувшись, распахнул перед своим боссом заднюю дверцу автомобиля.

Ну почему это мужчины все время норовят отобрать у нее сына? Инна досадливо поморщилась в широкую спину нового знакомого. Словно угадав ее мысли, тот передал ребенка матери и жестом пригласил в машину. Потом сел сам. Виктор занял место рядом с водителем.

Мерседес почти незаметно, плавно тронулся с места. Марк, любопытно вертевшийся во все стороны, очень скоро, убаюканный мягким покачиванием рессор и шуршанием шин, задремал у нее на коленях. Поправив сползший вниз гольф на ножке сына, Инна откинулась на мягкую кожу сиденья, но, почувствовав на себе пристальный взгляд сидящего рядом мужчины, повернула голову.

Не давая запомнить, свет фар встречной машины, скользнув по его лицу, уже стер это выражение из его холодных глаз, но Инне все равно запомнилось, как он смотрел на нее. Снисходительный, изучающий ее взгляд, знающий «нечто» и поэтому такой насмешливо-ироничный, обещающий то, от чего она хотела бы отказаться прямо сейчас. Этот взгляд – он позвал к ней тоску. Вновь вернулось это томительное ощущение потери, или уже потерянного, или скорой утраты.

Он сел у окна. Томас всегда выбирал места в первом ряду. Чтобы перед глазами не маячила чья-нибудь макушка, чтобы можно было спокойно вытянуть свои длинные ноги. Прикалываясь, Роджер дурачился и заигрывал со стюардессой. Том кисло улыбнулся. У этого конопатого черта такое поведение было маскировкой, тот всегда вел себя шумно и острил не в меру, если чувствовал себя не в своей тарелке. А сейчас была именно такая ситуация.

Попросили пристегнуть ремни. Самолет медленно тронулся, готовясь к взлету. Он посмотрел в иллюминатор, там не было ничего, кроме серого, припорошенного дождем, асфальта. Надел наушники, откинулся на сиденье и закрыл глаза. Включил плейер. Зазвучали «Deep Purple». Мощные аккорды гитар, густой ритм барабанов. Сейчас, когда его сердце тоже было в пурпуре, музыка «лиловых» ломала стенки его сознания и строила новую стену, отгораживая его от внешнего мира.

«Мне стоит научиться не любить тебя…» Он хотел забыть это утро. Хотел забыть ее. Не хотел думать, чем станут для него, потом, эти двенадцать дней невозможного счастья. Но плывя по течению, вслед за голосом Яна Гиллана, не заметил, как перестал воспринимать слова звучащих песен. Тексты стерлись, их вытеснили, гармонично вплетаясь в мелодию, мысли о ней. Тоненькая, хрупкая, похожая на стеснительного подростка. Сможет ли он забыть аромат ее кожи… Вкус ее тела… Он неосторожно впустил ее в свою жизнь… Позволил украсть свое сердце… Ха, небольшая поправочка, старик… ты не позволял. Она сама забрала его…

… проникающий откуда-то свет и ощущение раннего утра. Это было похоже на декорации для какой-нибудь «Индианы». Но от камня тянуло настоящим холодом, а статуя богини в два человеческих роста производила неизгладимое впечатление. Мраморное лицо, гневное и надменное, казалось живым – такими яркими были эмоции, которые оно выражало.

Он не сразу разглядел прильнувшую к ногам статуи худенькую фигурку женщины в темной хламиде. Словно почувствовав его присутствие, та подняла голову. Какое-то потустороннее, сильно изможденное, но очень красивое лицо. Огромные, в пол-лица, странно смотрящие мимо черные глаза под высокими дугами бровей. Тонкий, с хищно вырезанными ноздрями, изящный нос. Она что-то тихо шепчет, обращаясь к нему, и в голосе ее плещется мука. Встает, протянув вперед тонкие руки, делает шаг в его сторону.

– Аменхес? – спрашивает она.

На ее лицо падает свет, и жалость спазмами сдавливает ему горло. Ее прекрасные глаза неподвижны. Она слепа. По непонятной причине, ощущая ее страх, как свой собственный, он понимает, что тоже боится того, к кому она обратилась с этим «Аменхес», и невольно отступает. Женщина снова возвращается к статуе богини. Распластавшись у подножия статуи, лежит, прижимаясь щекой к мраморному полу. Лежит долго, роняя беззвучные слезы.