Ли Майерс - BRONZA

Неожиданное решение гостя удивило профессора, но мысленно он вздохнул с облегчением, радуясь, что хоть кому-то спас жизнь.

Пока его собирали в дорогу, по-прежнему ко всему безучастный, юноша никак не реагировал на все проводимые с ним манипуляции. И все время, пока шли сборы, пока офицер листал амбулаторную карту пациента, уточнял детали или отдавал распоряжения; во внутреннем дворе клиники раздавались автоматные очереди и слышались предсмертные крики. В свою законную силу вступила директива по зачистке нации от всякого хлама.

Здоровяк Клаус уже приготовился поднять на руки легкое, весившее не больше сорока восьми килограмм тело, но эсэсовец удержал санитара взглядом. Снял и другую перчатку, скрестил пальцы и прижал их к бинтам на лбу больного. Полустон, полувздох – пустые глаза юноши впервые закрылись сами, он погрузился в глубокий, здоровый сон.

Именно здоровый сон. Уж это-то, как врач, герр Дюррбах смог определить точно. В желудке у него неприятно екнуло. Понимание магического лежало за рамками его рационального мышления. Прагматик до мозга костей – он не верил в колдунов, магов, волшебников и прочую нечисть, не находя для их реальности достаточных на то научных оснований. Поэтому, сопровождая гостя, адъютанта и Клауса с его ношей, логически рассудил, что ему просто что-то померещилось от слишком сильного волнения.

Герхард Рудольф Ульрих барон фон Эгерн завел машину; прогреваясь, мотор негромко заурчал. В зеркале он увидел, как его непосредственный начальник – Генрих Альберт Карл Мария ван Вайтефель осторожно пристраивает у себя на плече забинтованную голову спящего и нежно целует юношу в висок. Лицо Герхарда обиженно вспыхнуло. Губы капризно надулись.

– Генрих, зачем тебе этот больной мальчишка?! Эта поломанная кукла! Когда у тебя есть я! – ревниво воскликнул он, всем корпусом развернувшись назад.

– Не ревнуй! А то накажу! – строго одернул своего любовника Оуэн. – Отвези меня в обитель, – приказал он, крепко прижимая к себе обретенное вновь сокровище. Ничего не помнящего о себе Марка.

«Спи, дурачок! Ты даже не представляешь, какое тебя ждет пробуждение…»

– В Обитель? – удивился Герхард. – Но разве мне… можно?

– Ты что, внезапно оглох, раз переспрашиваешь? – рассердился Оуэн. Ему стоило лишь слегка нахмурить темные, красиво начерченные брови, чтобы с лица адъютанта исчезло всякое выражение. Тот поспешно отвернулся.

Плавно тронувшись с места, черный «Maybach SW» покинул территорию клиники в сопровождении отряда мотоциклистов. Снегопад белым саваном снежинок прикрыл трупы расстрелянных на заднем дворе.

Профессор так и остался бы стоять на крыльце, если бы Клаус не увел хозяина обратно в дом, в тепло. Сразу почувствовав себя немощным старцем, тот с трудом опустился в кресло за рабочим столом. Посмотрел на фотографию в траурной рамке и горестно вздохнул. Дитриха уже не было в живых.

Это правда, что сын не был приверженцем идеи мирового господства немцев, но он был патриотом своей страны, отправившись волонтером на фронт спасать жизни германских солдат в полевом госпитале. Старый врач снова вздохнул. Сын погиб где-то под Москвой, в этой страшной, варварской стране, и он даже не был уверен, похоронено ли его тело. Поэтому в семейном склепе не было плиты, у которой они с женой могли бы постоять, разделив свое горе.

Потерев лицо замерзшими, противно-влажными ладонями, профессор как-то неуверенно сгримасничал. Провожая «гостей», он не осмелился даже пальто набросить. Стоял на крыльце в одном халате, коченея от мороза, с прилипшей к губам вымученной улыбкой, мечтая лишь об одном, чтобы черные мундиры поскорее убрались восвояси.

Он видел, как адъютант кинулся открывать перед своим начальством дверцу припорошенного снегом автомобиля. Видел, как тот, подхватив полы плаща, уселся на заднее сиденье. Видел широкую спину Клауса, сгорбившись, с подобострастием лакея осторожно передающего эсэсовцу свою «ношу». И прежде чем захлопнулась дверца машины, успел заметить, каким радостным нетерпением сверкнули эти ярко-голубые, такие жестокие глаза, и уже не был так уверен, что спас мальчику жизнь.

«Может, спасением для него как раз и была смерть…» Эта запоздалая, простая в своей логичности мысль повергла профессора в смятение. А черный «майбах» продолжал стоять у подъезда с включенным мотором, и он больше не чувствовал холода. Липкий страх, вновь заползая в душу, вытеснял из нее и сострадание, и человечность…

Откинувшись на спинку кресла, профессор прикрыл глаза. Он рассказал о пациенте все. Почти все. О том, что у юноши голубая кровь, рассказать так и не успел. И слава богу! Заикнись он об этом – и сейчас, без сомнения, в клинике не осталось бы ни одной живой души.

А кровь действительно была голубой. Они узнали об этом случайно, когда мальчик впервые совершил самоубийство. Пронзительно-голубая, до ультрамарина, маслянисто переливаясь всеми цветами радуги, она капала из перерезанных запястий сверкающими голубыми бриллиантами. Да, то было зрелище не для слабонервных. Впрочем, застывая, кровь темнела, превращаясь в обычную человеческую. Первая группа, резус положительный. Ничего особенного…

Единственное, о чем всегда было стыдно вспоминать – об одержимости сына, пытавшегося разгадать удивительный феномен. Забросив семью, диссертацию, работу, Дитрих проводил все дни в клинике. Подобная одержимость, конечно, могла бы считаться похвальной с научной точки зрения, но по человеческим меркам она была не более чем элементарной жестокостью. Да и методы его лечения отличались от общепринятых.

Стараясь вернуть пациенту память, как последнюю возможность разгадать тайну, он ставил над ним опыты, мучил… И однажды у него почти получилось. В пустых глазах мальчика появились проблески сознания, они наполнились невыразимой мукой и, разлепив запекшиеся губы, он произнес только два слова: «Убей меня!»

В тот день сын впервые напился. Вдрызг. Блуждая по больничному саду, сначала хохотал, будто сумасшедший, а после кричал что-то гневное и все грозил кулаком небу, пока не упал и не заснул на клумбе с нарциссами. Утром Дитрих уехал, чтобы уже никогда не появляться в клинике. Мальчика он оставил в покое. Но все равно каждый год, зимой, с завидным упорством тот накладывал на себя руки. Профессор со вздохом глянул в окно. Каждый раз, как начинался снегопад…

На хорошей скорости лихо вписавшись в поворот, черный «Maybach» свернул с шоссе на узкую асфальтовую дорогу, пролегающую вдоль покрытого льдом водоема. Впереди, в конце подъездной аллеи показалась чугунная ограда. И основной темой орнамента кованой решетки были кресты, увитые стеблями роз. Без листьев и цветов. Зато с острыми шипами. Сбавив скорость, автомобиль притормозил у ворот. Ажурные створки распахнулись сами, пропуская машину на территорию обители «Роза и Крест».

Читать дальше