Святослав Моисеенко - Последняя тайна Патриарха

Но – щелчок тумблера, и программа поменялась: простушку сменила интеллектуалка. Лилия вдруг заговорила совсем по-другому, со щемящей грустью.

– А я так мечтала о встрече с Вечным городом, когда летели – сердце ныло… Рим… Все дороги и вправду ведут к тебе. Вот и моя дотянулась, и, смежив веки, я с грустью думаю: ну как не пенять судьбе, что не все здесь оканчиваются навеки…

– Черт, что она за человек? Маску сменяет маска! – прошептал Данила изумленной Насте, которую кольнуло недоброе предчувствие: «а… человек ли?»

Однако пресловутые «дела» не ждали. Скомкав завтрак, пришлось откланяться. Вдогонку им несся художественно исполненный «плач Ярославны»: интеллектуалку вновь сменила простушка. Публика вокруг уже откровенно улыбалась, глядя на их общение.

В Ватикане их долго вели величественными коридорами, пока у высоких резных дверей не приказали подождать. Предупредили, что надо дождаться падре Микеле. Скоро к ним вышел маленький седенький старичок, в котором Данила узнал того библиотекаря, что жутко напрягся пару лет назад, когда молодой аспирант получил в своем заказе не тот манускрипт…

Почтенный архивариус переводил взгляд с одного свалившегося ему на голову «кардинальского протеже» на другого. Глаза его серыми тусклыми рыбами плавали за толстенными стеклами очков в роговой оправе, лишь изредка слегка поблескивая. Черная сутана была старенькой, заношенной и слегка порыжевшей на сгибах.

И вдруг он вздрогнул, побледнел, заметив на пальце Никиты перстень: парень опять забыл повернуть его камнем внутрь. Старик склонил голову, паучьи лапки стали судорожно перебирать кипарисовые четки. По следующему пытливому взгляду Данила понял, что его вспомнили . Наконец страж библиотеки пришел в себя и, сгорбившись еще больше, кивнул головой, приглашая визитеров следовать за ним.

В хранилище падре Микеле немедленно отослал всех помощников и вдруг обратился к Даниле на довольно приличном русском. Ребята остолбенели!

– Я прошу прощений за мой язык, но так будет наиболее поньятно всем. Моя мать была родом из Россия, она оказалась в Италии после golpe… переворота… No-no-no! Не этого, недавнего, после которого не стало Совьетов! Того, ужасного, когда не стало Империи… Я до сих пор что-то помню по-русски! – и вдруг, без всякого перехода: – Вы пришли, чтобы получить некоторых знания об этой ре-лик-вии? – падре ткнул сухоньким пальчиком в сторону перстня, который светился спокойным синим огнем и не выказывал никакой тревоги, словно узрел доброго знакомого. Данила, понимая, что шифроваться бессмысленно, вынул серебряный футляр и почтительно ответил:

– Да, падре, нас интересует такой же футляр с манускриптом. И судьба остальных Предметов…

– Excuse me… Я прошу прощений… – патер продолжал говорить по-русски, иногда помогая себе английскими словами. Он, очевидно, полагал, что так его скорее поймут соотечественники.

– …но прежде вам необходимо совершить… so to speak… один обряд. Я чувствую, что камень не раскрылся полностью… Мы, оказывается, это чувствуем… Хотя за всю мою долгую жизнь я никогда не видел ни одной реликвии… – старичок пожевал губами и, тяжело вздохнув, проговорил:

– Следуйте за мной, только джовинетта пусть накинет на голову свой красивый… скарф. Все должно быть… как это… по наука! – впервые на лице его мелькнула бледная улыбка. Так в духовке светятся печеные яблоки.

«Очевидно, это так «они» шутят, – подумала Настя на удивление спокойно. – А Знающие прячутся не только в Алтайских горах… Хорошо, что я догадалась эту косынку повязать! Но как же еще: в Ватикане, женщине – да простоволосой?!»

Архивариус подошел к резной дубовой панели и нажал одну из завитушек: панель медленно отъехала в сторону. Открылся ход, в глубине которого мерцал слабый свет. Стертые каменные ступени уводили куда-то вниз… Вновь Насте показалось, что она уже где-то видела эту картину… В ушах словно зазвучала еле слышная музыка… «Та-ак, вот уже и глюки пошли. Нет, никакие это не глюки: вон, Никитушка тоже головой мотнул, словно отгоняя что-то! И взгляд такой растерянный…» – Настя вдруг ощутила озноб: в подземелье, куда они стали спускаться, стоял нешуточный холод. Казалось, температура падала с каждым шагом.

Ступени привели в некое подобие пещеры с очень низкими сводами. Все вокруг было заставлено горящими свечами, так что света было даже слишком много. В трепетных язычках пламени ребята увидели на небольшом возвышении простой саркофаг, грубо вытесанный из камня – должно быть, известняка. Только перстень здесь будто с ума сошел – просиял яркой синей звездой и зашелся в импульсах! Патер с трудом опустился на колени возле изъеденного временем камня и тихо проговорил:

– Fall on your knees… Склонитесь, дети мои! Вы находитесь в сердце Ватикана и всего христианского мира: перед вами гробница Святого Петра… Сын мой, положи руку на сюда… – падре обратился к Никите. – Don’t worry… Не бойся, так надо.

Взволнованный богатырь опустился на колени и положил огромную ладонь на схематичное изображение рыбы, выбитое в камне, – полностью закрыв его. Ледяной холод так пронзил руку, что Никита инстинктивно отдернул ее, и… вдруг перстень ослабил хватку и сам скатился с пальца… Сапфир своим сиянием затмил блеск свечей, а на бледном золоте оправы вдруг проступили какие-то знаки, напоминающие иероглифы с серебряного футляра, что мгновенно заметил острый взгляд Данилы.

Лицо старика библиотекаря преисполнилось торжественности, он смотрел на реликвию и шептал молитву… Когда сияние перестало пульсировать, ребята услышали голос, говоривший, – вот странно! – совсем без акцента:

– Теперь Камень обрел полную силу и власть над тем, кого владелец хочет подчинить своей воле. Но пользоваться этим надо крайне осторожно: можно сломить человека и лишить его разума, что есть большой грех. Пути Господни неисповедимы, но если возжелать Зла, Реликвия может воспротивиться и убить своего хозяина. Вам, неопытным, лучше вообще не прибегать к ее силе без крайней нужды!

Архивариус подполз на коленях к саркофагу, с великой осторожностью взял кольцо, – камень продолжал нестерпимо сиять, – и попытался рассмотреть проступившие знаки. Довольно долго он шевелил губами и вертел Реликвию – по стенам плясали васильковые «зайчики». Наконец он кашлянул и произнес:

– Тут написано… Как это будет по-русски… «И каждый пребудет во власти моей»…

– Мне кажется, падре, лучше перевести как «всякий», – воскликнул Данила, глядя через плечо монаха на затейливую вязь. Литературный дар не дал ему промолчать. Азарт ученого заставил забыть обо всем: и где он находится, и что в этом месте нельзя громко говорить. Фра Микеле бросил на князя полный одновременно и строгости, и симпатии: