Эрик Хелм - Уцелевший

— Когда, по-вашему, эта сволочь собирается приступить к делу?

— Неделей-другой времени мы, пожалуй, располагаем. Им требуется учинить кощунство на полноценном — с их точки зрения — шабаше, когда присутствует, по меньшей мере одно сборище из тринадцати человек. После нынешнего вторжения чужаков сатанисты едва ли осмелятся возобновлять встречи сразу же — если только не возникнет чрезвычайного повода.

— Таким образом, есть возможность перевести дух и осмотреться. Кстати, не слишком ли еще свежо для речных прогулок? Все-таки, на дворе весна.

— Не беда, — успокоил Рекс. — Пригревает на славу. И сегодня уже двадцать девятое... нет, тридцатое апреля.

— Что-о-о?!

Де Ришло буквально подскочил.

— Боже мой! Ведь начисто вон из головы!

Пораженный Рекс уставился на старшего друга.

— Не понимаю...

— Этой ночью мы столкнулись только с одним сборищем. По Англии насчитывается навряд ли меньше дюжины. И вся стая во все лопатки поторопится на ежегодную встречу! Наверняка увлекая за собою Саймона. Разве можно упустить случай подвергнуть неофита кощунственному крещению в ночь Великого Шабаша?

— О чем речь? — возопил встревоженный Рекс.

— Да следует же хоть немного знать, человече! — вышел из себя герцог. — В последнюю ночь апреля европейские крестьяне плотно затворяют каждую ставню и запирают двери на двойные щеколды. Ибо все и всяческие силы зла срываются с цепи. Саймона следует вырвать у похитителей в пределах двадцати часов! Наступило тридцатое апреля — канун Вальпургиевой ночи!

* * *

— Иветта, не смей! — выкрикнула Эрна, когда вздрагивающие пальцы служанки неуверенно потянулись к шнуркам и застежкам платья.

— Смелее, девочка, — подбодрил Родриго. — Но, честно сказать, я немного изумлен. Умница, скромница, безотлучно при госпоже... Ведь у тебя и сердечного дружка не водилось. Когда же?..

— Господин барон, — выдавила Иветта, — господин барон обещал убить и меня, и дружка, если...

Родриго засмеялся.

Эрна прищурилась и промолчала.

Платье с легким шорохом слетело на пол. Робко потянув завязки белой полотняной сорочки, служанка сделала шаг и застыла, прикрывшись руками, потупившись. Рассыпавшиеся темные волосы падали на Иветтины плечи, достигали талии, полускрывали хорошенькое испуганное личико.

Мигель, которому по заранее брошенному жребию выпало тешиться со служанкой первым, отпихнул Гонсало, приблизился к Иветте и быстро увлек молодку на пол. Оба временно исчезли из поля зрения баронессы, скрытые широким ложем, но женские всхлипы и вскрики возвестили, что юный баск принялся за дело с великим рвением.

Родриго сбрасывал сапоги.

— Алонсо и Хуан, — велел кастилец, — потрудитесь разоблачиться, имея дело с благородной дамой. Не следуйте дурному примеру юнца, оставшегося при всей амуниции. Самим же будет вольготнее.

Это распоряжение баски выполнили незамедлительно и охотно.

— Прочим — временно выйти и затворить дверь. Появляться в установленном порядке.

— Mi capitan, — возопил Мануэль, — неужто нельзя полюбоваться? О ваших подвигах разносится молва!

— Нельзя, — ответил Родриго. — Следует беречь тепло.

Мануэль пожал плечами.

Дверь закрылась.

Трое бронзовокожих самцов стояли перед баронессой во всей неприкрытой мощи.

— Ну-с, моя радость, — произнес Родриго, — пожалуйте на случку.

При всей внешней выдержке Эрна твердо намеревалась отчаянно защищаться в последнюю минуту, — по крайности, лягнуть одного из негодяев — желательно Родриго — в самое уязвимое место. Но длинная, достигающая земли одежда не способствует удачным пинкам, а бороться с троими опытными воинами, накопившими немалый навык в укрощении пленниц, оказалось пустой надеждой.

Двое басков сгребли баронессу, взметнули в воздух и без особых церемоний определили на устланную медвежьей шкурой постель.

Едва спина женщины коснулась ложа, Хуан и Алонсо расторопно повалились по бокам. Каждый держал Эрну за лодыжку и запястье. Над поднятыми коленями баронессы взошла сосредоточенная физиономия Родриго. Испанец не хвастал: отточенный, как бритва, кинжал сделал всего три длинных уверенных разреза.

— Нн-не-ет! — завизжала Эрна, когда сильные руки выдернули из-под нее и швырнули в дальний угол обрывки дорожного платья и тонкой нижней рубашки. Несколько мгновений назад тело жены де Монсеррата и любовницы венценосца Вильгельма было полностью скрыто от похотливых взоров слоями дорогой заморской ткани. Теперь на Эрне оставалось только жемчужное ожерелье, и ощущение собственной наготы делалось от этого еще более острым.

— Даа-а-а, — пропел ей в ухо толстяк Алонсо.

Шесть часов спустя зевающий от усталости Рекс улегся в роскошную герцогскую ванну. Ванная комната впечатляла: пятнадцать на двенадцать футов, затемненные стекла, протертые до хрустальной чистоты зеркала, хромированные краны, бесчисленные флаконы и фиалы.

Кое-кому это показалось бы излишеством в дурном вкусе, но де Ришло вовсе не разделял предрассудка, требовавшею являть сдержанность запросов и умеренность даже при большом богатстве. Аристократия, говаривал он, любила жить во блеске, и незачем лишаться великолепия в угоду низменным критикам.

Предки де Ришло гордо выступали во главе конных и пеших копейщиков, предшествуемые тридцатью двумя телохранителями. Герцог весьма сожалел, что нынешняя мода предполагает лишь ливрейного лакея в испано-сюизе, да шофера... Денежные средства де Ришло были, мягко говоря, значительны, скупостью герцог не отличался ни в малой мере и, не обзаведясь законными наследниками, справедливо полагал, что на его оставшийся век хватит с избытком, даже если забавы ради пускать золотые монеты по воде «блинчиком». «После меня — хоть потоп», — говаривал де Ришло с добродушной улыбкой, щедро одаривая оказавшихся в затруднении знакомых. Здесь, вероятно, сказывалась безрассудная широта натуры, унаследованная от русской матери.

— Покуда в Англии существует частная собственность, будем ею пользоваться, — прибавлял иногда герцог. — А то, чего доброго, они и сюда явятся.

«Они» относилось к большевикам, которых де Ришло недолюбливал.

Рекс уже не раз и не два пользовался роскошной, утопленной в кафельном полу, ванной — вернее, небольшим бассейном, а потому окружавшая роскошь не производила на американца особого впечатления. Куда больше ван Рина занимала ужасная головная боль, напавшая на рассвете. Похмелье исключалось — три-четыре легких коктейля не ввергают человека в подобное состояние. А голова буквально раскалывалась — такое с Рексом было только один раз, в юности, когда «сухой закон» привел к подпольному винокурению и Соединенные Штаты потонули в самогоне, ласково именовавшемся «moonshine» — лунный свет. Ван Рин хватил однажды пару стаканов мутноватой, крепкой, словно кислота, жидкости и закаялся на веки вечные пробовать жидкие продукты любительского происхождения.