Виктор Песиголовец - Деяния ангелов

Чем ближе к воде — тем толще слой теплого снега, тем тяжелее передвигать ноги. Но вот оно, море — совсем рядом. Синее, подвижное, манящее. И только когда до берега оставалось не больше двух десятков метров, я увидел, что вся его поверхность буквально усеяна погибшими мелкими рыбешками. Море заражено! Вот тебе и искупался!

Куда идти? Я оглянулся по сторонам — кругом белая пустыня. Постоял и, изнывая от жары, медленно побрел вдоль берега.

Не представляю, какой отрезок пути мне удалось преодолеть, пока я наткнулся на руины города. В нем не осталось ни одного целого здания, невозможно было определить, как располагались улицы, передвигался ли по ним транспорт. Я не увидел остатков ни одной машины, ни одного автобуса — они, если и были, то, значит, просто испарились. И деревья мне не встречались. Ничего, только горы камней и битого кирпича, сплошь присыпанные белыми крошками.

Я устало опустился на большой покатый камень. Сначала все оглядывался, шарил глазами по завалам в надежде увидеть хоть одну живую душу. Но тщетно. Ни людей, ни животных, ни птиц. Мертвая зона!

Но неожиданно я услышал за спиной чье-то легкое дыхание и шуршание одежд. Вскочил, как ошпаренный, резко повернулся и не поверил своим глазам: в трех шагах от меня стояла высокая невероятно красивая девушка в длинном до пят черном балахоне. Ее голову покрывал башлык, из-под которого выбивались непослушные пряди светлых волос, с янтарно-медовым оттенком. Она смотрела на меня голубыми, как майское небо, глазами пристально и скорбно. Ее плотно сжатые, чуть алые, губы напоминали лепестки цветков шиповника. В худом личике не было ни кровинки. Изящные, словно вырезанные из слоновой кости, руки смиренно покоились на груди.

Я стоял и во все глаза смотрел на девушку, не в силах произнести ни слова.

Но она заговорила сама:

— Велик нынче стон поруганной земли! Исходит она, немая плакальщица, белыми слезами! Оплакивает венценосца, два града его больших и пять малых, испепеленных черной молнией, и тьма по тьме душ человеческих, превратившихся в дым.

Приглушенный голос девушки сильно дрожал. Взволнованный, я хотел сказать ей что-нибудь ободряющее, но язык не повиновался мне.

— Четверть и одна девятая владений непокоренного и непоколебимого погублены! — опять заговорила незнакомка. — Великая матерь-река, тысячи лет поившая и кормившая детей своих, — нынче — кладезь горечи и смерти. Зеленые чащи, опаленные адским пламенем, — лишь зола и тлен. Плодородные поля и пастбища, испепеленные, высохшие и смрадные, — страшная белая пустошь! Сын степной волчицы, не знающей истины, зачатый торговцем от мертвой воды, послал через два моря три и еще семь черных драконов на головы полутораста язычных. И нет ему суда, нет ему кары, ибо он сам судья и сам палач!

Девушка умолкла, но продолжала стоять все так же неподвижно.

Сделав над сотой усилие, я, наконец, смог произнести несколько слов:

— О чем ты говоришь и о ком?

Лепестки ее губ шевельнулись, и я услышал тихое и скорбное:

— О войне без битвы! О гибели гордого, но не горделивого радетеля и многих, кто под рукой его! О кровавом юродивом, имя которому Кагон, хитростью ставшего вровень с солдатом и обманувшего доверчивого лицедея и книжника.

Я набрал в легкие побольше сухого воздуха, давая им расправиться, и задал еще один вопрос:

— Когда все это произойдет?

— Правнуки завтра живущих услышат стон земли! А младшие из них увидят и гибель Кагона от синей крови, три лета после своей лжи на берегу просидевшего и проклятого сыновьями белого архангела за свое жестокосердие и душегубство…

Утром, пока Вива спала, я долго сидел на кухне у приоткрытого окна, пил кофе, курил и размышлял над этим непонятным и страшным сновидением.

Когда девушка проснулась и стала плескаться в ванной, в дверь позвонили. Я открыл. И увидел сияющую Наташу с коробкой конфет в одной руке и бутылкой коньяка — в другой.

— Сашеньке стало намного лучше! — восторженно сообщила она, переступая порог. — Доктор даже сказал, что одна операция уже видимо, не потребуется.

— Проходи на кухню! — пригласил я. — Сейчас приготовим кофе, сядем, и все расскажешь.

Наташа сунула мне в руки гостинцы и, шлепая своими большими домашними тапочками, последовала моему приглашению.

В этот момент из ванной вышла разрумянившаяся после утренней купели Вива. Ее голова была обмотана махровым полотенцем, а халат — кое-как застегнут.

— Ой! — всполошилась она. И начала быстро застегивать пуговицы. — Извини, Наташенька…

Та подскочила к девушке, обняла ее и запела:

— Господи, так я перед вами виновата! Я же не поверила ни одному вашему слову! А вчера вечером зашла к Сашеньке в палату, смотрю, он улыбается. Не успела присесть возле его койки, слышу: «Мама, хочу кушать!» Я быстренько — в магазин, кое-что купила, принесла. Съел все! Тогда я достала вашу мазь и обмазала Сашеньку всего-всего. Медсестра, конечно, пыталась меня остановить, подняла шум, но я не слушала ее. Почти сразу после этого ребенок уснул. Ну, а сегодня я еле утра дождалась, побежала в больницу. В коридоре как раз встретила доктора, который занимается Сашенькой. Говорит: «Мамаша, не знаю, что за чудо произошло, чем вы там намазали мальчику тело, но обожженная кожа вдруг стала приходить в норму. Одна операция, похоже, уже отпадает. Посмотрим, что будет дальше…»

Вива, не перебивая, с улыбкой слушала соседку.

— Утром Сашенька опять хорошо покушал. Бодренький такой, веселый. Сидит на постели да кубиками играет. И все спрашивает: «Мама, когда заберешь меня домой?». Говорю: «Нужно еще немного полежать в больничке. Ты же не совсем здоров». А он: «У меня ничего не болит!». И смеется, а я…

Пришлось прервать монолог счастливой матери, иначе она, наверно, еще целый час стояла бы в коридоре и все рассказывала и рассказывала. Я взял ее под локоток, потащил в кухню и усадил за стол. А Вива принялась готовить кофе.

Уже через пять минут он дымился в наших чашках, источая божественный аромат. Я достал из шкафа рюмки, откупорил коньяк, плеснул женщинам и себе и провозгласил тост:

— За здоровье Сашеньки!

Выпили. И Наташа опять принялась взахлеб рассказывать о состоянии своего малютки и благодарить Виву.

— Вы — настоящий целитель! Вы — просто чудотворец! Не знаю, как и благодарить вас! — воодушевленно говорила она, и ее светлые глаза влажно поблескивали — то ли от слез умиления, то ли от выпитого спиртного.

Девушка все улыбалась да смущенно опускала голову.

— Я сейчас приготовлю еще одну порцию мази, — сказала она потом, когда соседка, наконец, приумолкла. — Сегодня вечером тебе нужно будет опять нанести ее на тело сынишки. И тогда никаких операций больше не понадобится. Но только сделай это после захода солнца. Раньше — нельзя! Поняла меня?