Александр Матюхин - 13 маньяков

– Значит, сейчас ты через Доржиева постараешься убедить далай-ламу не покидать Монголию?

– В общих чертах – да. Необходимо убедить его, что процесс переговоров не зашел в тупик. Но видит Бог, я и сам в это не слишком верю.

Наконец спутники вышли к массивному зданию с выбеленными стенами, судя по всему – монастырю. В его архитектуре преобладал тибетский стиль: многоярусные, будто составленные из кубиков разного размера здания, обилие золоченых декоративных элементов, коричневые горизонтальные полосы, обозначавшие границы секций, узкие окна и тонкие колонны портиков.

– Пришли, – резюмировал Федор Ипполитович. – Далай-лама со свитой разместился в этом монастыре.

– Насколько я понял, от меня требуется только молчать и слушать? – негромко спросил Жданов.

Щербатской кивнул:

– Точно так. Но слушать и смотреть очень внимательно. Я бы очень хотел узнать суждение человека стороннего, не проварившегося еще в этой похлебке.

Встретившие посетителей монахи, выслушав спокойное представление Федора Ипполитовича, провели их внутрь монастыря. Казаки из сопровождения остались на первом этаже, ученые же, сняв верхнюю одежду, поднялись по лестнице выше. Там, в небольшой комнате, украшенной золочеными щитами, бурханами разных размеров, лентами и свитками, их ожидал невысокий мужчина в просторном бордовом халате. Он сидел в традиционной для монгольских народов позе, поджав под себя ноги, сложив на груди спрятанные в просторные рукава халата ладони и выпрямив спину. Черты лица его были характерны для бурят: округлая форма, при этом – прямой нос и широко открытые карие глаза, только слегка раскосые. Темные волосы его были коротко острижены, а одежда лишена каких-либо украшений и излишеств. Он приветствовал вошедших, кивком указав на сиденья напротив него.

– Приветствую тебя, мой друг Федор, и прошу садиться.

Говорил Доржиев по-русски, довольно чисто и бегло.

– Я также приветствую тебя, кхенпо Агван, – ответил Щербатской, усаживаясь на одно из указанных хозяином мест. – Я не забыл своего обещания.

С этими словами он извлек из кармана мундира небольшой кисет. Лицо Доржиева тронула улыбка.

– Я благодарю тебя, друг мой. В западном мире много удивительных вещей, но кофе воистину занимает достойное место среди их сонма.

– Зерна прибыли к нам сегодня – как раз перед моим визитом. Я рад этому совпадению.

Доржиев позвонил в небольшой колокольчик. Спустя мгновение в дверях появился монах-прислужник.

– Принеси кувшин воды и глиняную посуду, которую я привез с Запада, – распорядился Доржиев на монгольском. – Пиал возьми по числу гостей.

Монах кивнул и исчез за дверями. Агван перевел взгляд на Щербатского.

– В последние дни ты выглядишь беспокойным, – заметил он. – Скажи, что случилось? Плохие новости от твоего владыки?

– Нет, – качнул головой Федор Ипполитович. – Новостей пока нет – ни плохих, ни хороших. Вероятно, письмо все еще в пути.

– Возможно. А где мой товарищ, Буда Рабданов?

– Буда занемог. Внезапная болезнь приковала его к постели.

– А кто пришел с тобой?

Щербатской бросил на Жданова короткий взгляд.

– Это мой старый товарищ. Мы обучались вместе. Его зовут Георгий.

– Я рад нашему знакомству, Георгий. Долго пробудете в Урге?

– До окончания зимы, – ответил Жданов с вежливым кивком головы. – После чего отправлюсь с моими товарищами в дальнейший путь.

– Вы – путешественник? – спросил Доржиев.

– Да. Я ученый, прибывший, чтобы узнать больше о здешней земле.

– Стремление к знанию – благородная черта, хоть и не всегда ведущая к просветлению. Пусть ваше путешествие будет удачным.

В комнату вошел служка. На подносе, который он держал перед собой, стояли три небольших глиняных чашки, мельница, кувшин и турка в небольшом поддоне с песком. Ее полированная ручка ловила блики зажженных свечей. Поставив поднос на столик перед Агваном, слуга отошел на несколько шагов и замер слева от выхода.

– Могу ли я просить тебя оказать мне честь в приготовлении этого напитка? – спросил Доржиев у Щербатского.

Федор Ипполитович с улыбкой кивнул.

– Почту за честь приготовить напиток для своего друга.

Раскрыв кисет, он пересыпал зерна в мельницу и принялся вращать рукоять, неспешно перетирая их.

– Значит, от твоих владык по-прежнему нет вестей? – спросил Доржиев, наблюдая за действиями Щербатского.

– Увы, – ответил тот, – дорога сюда далека, а сложные вопросы требуют размышлений, не более коротких, чем эта дорога.

– Почему ваш император не желает помогать далай-ламе? – Похоже, Агван Лобсан не намеревался говорить обиняками.

Федора Ипполитовича такой поворот врасплох не застал.

– Его величество не дал отрицательного ответа, – уклончиво сообщил он. – И все же вопрос переселения далай-ламы в Бурятию требует всестороннего рассмотрения.

Он пересыпал смолотые зерна в турку, залил их водой из кувшина и поставил на угли, тлевшие рядом в небольшой напольной жаровне.

– Россия не желает вступать в открытый спор с династией Цинь. Вопрос принятия далай-ламы прежде всего затронет интересы Англии, но Китай, опираясь на ее поддержку, также стремится к присоединению Тибета – во всяком случае, пока власть находится в руках императрицы Цыси.

Густой кофейный аромат наполнил комнату. Федор Ипполитович расставил чашки – две коричневые и одну с тонким узором по краю – и разлил напиток. Одну из простых чашек он передал Жданову, вторую взял сам. Доржиев взял третью. Едва слышно скрипнула дверь – вышел из комнаты слуга.

– Вдовствующая императрица не вечна. Когда она покинет этот мир для следующего перерождения, ее племянник вернет себе полноту власти, – заметил Агван, поднеся чашку к лицу и осторожно втянув ноздрями поднимающийся над ней пар.

– Досточтимый кхенпо, – вдруг подал голос Жданов, – не сочти дерзостью – ты не разрешишь мне взглянуть на твою чашку?

Щербатской бросил на товарища изумленный взгляд, Агван же, не показав ни лицом, ни жестами даже малейших признаков удивления, протянул чашу просящему.

– Не думал, что такая простая вещь может заинтересовать твоего друга, – обратился он к Федору, – ведь она родом из вашей земли.

Жданов принял чашку и, прежде чем Щербатской успел ответить на замечание собеседника, слегка покачнулся, будто потеряв равновесие, и уронил ее на пол. Кофе коричневым пятном растекся по ковру, тут же впитавшись в ворс.

– Я смиренно прошу простить меня, – Жданов низко наклонил голову, – мне следовало быть аккуратнее. Я приношу свои глубочайшие извинения и прошу принять взамен мою чашу. Еще раз прошу меня простить.

Щербатской наградил его взглядом, в котором одновременно читались недоумение и гнев. Доржиев коротко кивнул.