Брайан МакГриви - Хемлок Гроув [любительский перевод]

Дыхание Шелли стало хриплым и неглубоким.

– Сарказм, враг остроумия, – уничтожающе проговорила Оливия.

– Сильно сказано, – кивнул Роман.

Ее лицо потемнело, и, с пугающим спокойствием, она заговорила вновь:

– Можешь думать, что сумеешь спрятаться за свое имя, как всегда, но я, кажется, четко высказала свое мнение об общении с этим цыганским мусором. И что бы это ни была за нелепая, проклятая игра, в которую вы играете, чтобы вывести меня из себя, тебе есть, что терять, помимо твоей глупой, пустой башки.

Роман ответил не сразу, и, желая меньше всего на свете привлечь к себе внимание, Шелли задержала дыхание, оставив в комнате лишь жужжание беззвучно работающего телевизора.

– Боже, тебе надо срочно потрахаться с кем-нибудь, – сказал Роман.

Шелли ахнула и выскочила и комнаты. Оливия смотрела на Романа. Он был слишком доволен собой, чтобы закончить, и она ждала.

– Неужели Норм занят? – спросил он.

Это был край! Она поднялась и встала перед ним, с клокотанием желчи рассматривая свое дитя. А затем ударила его ладонью по лицу с такой силой, что он отлетел к другому краю стола. Он не делал никаких попыток защитить себя, когда она подлетела к нему и начала хлестать по щекам до тех пор, пока они не приняли пунцовый оттенок. После, почувствовав одышку, она попятилась назад и отвернулась, оставив его лежать на спине. На стекле мерцало отражение экрана телевизора. Отвергнутая героиня фильма курила в шезлонге с вялой враждебностью. Оливия завороженно уставилась на экран: изображение начало расплываться в причудливой игре света и тени, и она почувствовала, что погружается в него, одновременно падая и выпадая из него…

Она почувствовала пару сильных рук на своих плечах, и Роман поймал ее прямо перед тем, как она упала.

Доктор Годфри сидел в комнате ожидания отделения акушерства–гинекологии, транслируемый ситком, к которому он до сих пор питал отвращение, заглушался криками истощенной молодой женщиной на третьем триместре, громким голосом излагавшей подробные детали своих сексуальных похождений, так часто заканчивающихся оглашением решения суда в дневных новостях. Рядом с ней примостилась болезненно тучная подруга или родственница, кивавшая и хмыкавшая в такт ее разговору, словно слушала проповедь на церковной скамье. По другую ее руку сидел худой мужчина, старше ее по возрасту, в униформе шерифа, с носом, длина которого не только определяла направление при ходьбе, но и заставляла сутулиться. Его рука обнимала беременную девушку. Годфри листал одиноко лежащий журнал «Sport Illustrated», который подкинули, дабы уменьшить шансы будущих отцов на преждевременное бегство.

– И я сказала «Мам», я сказала «Мам», просто передай ему, чтобы эта мерзкая сучья свинья и все, что она провоняла, исчезли за эти выходные, или он никогда не притронется к ним снова.

– Мм–хммм… Мм–хмм…

Несмотря на очевидное гендерное право собственности относительно выигрыша в этом вопросе, Нос весьма неактивно принимал участие в разворачивающейся драме; вместо этого его глаза остановились на Годфри, которому он послал уже несколько острых, как кинжал, взглядов, чтобы считать их совпадением; было ли это из-за какого-то правонарушения, о котором Годфри не знал, или же это был просто театр военных действий, развертываемых против другого альфа-самца с дорогими запонками и начищенными ботинками, часто вызывающими раздражение у работяг, – трудно сказать.

Годфри занялся умственными упражнениями. В молодости он прочитал руководство, изменившее курс его жизни: Первый шаг к свободе – уважать права других. Это сделало его чем-то вроде уродца в семье Годфри; идея, что любая и каждая душа, с которой ты делишь планету, не важно насколько она отлична или ужаснее тебя, достойна эмпатии и уважения при любых обстоятельствах. Итак, упражнение заключалось в том, чтобы продолжать сидеть тут с журналом, вызывающим раздражение, и пытаться найти капельку великодушия по отношению к этим конкретным человеческим сегментам, вместо того, чтобы сбежать обратно в машину, где он сможет глотнуть из фляжки. Что отличало упражнение от наказания, являлось вопросом степени, а не намерения.

Внезапно раздался звук, будто стреляют из пистолета, и голова Годфри встревоженно дернулась. Но опасности не было, никакой опасности не было для его дочери, и происхождение шума стало тут же ясно, как только тучная девушка соскользнула на пол: одна из ножек стула подломилась, не выдержав ее веса.

Она ошеломленно распласталась на спине, походя на перевернутую черепаху, вырезанную из масла, пока ее подруга хихикала в телефонную трубку:

– Ох, ты ж мать твою! – сказала ее подруга. – Угадай, чей жирный зад сломал кресло!

Годфри отложил журнал и поднялся. Он подошел к упавшей девушке и протянул ей руку.

– Вы в порядке? – поинтересовался он. – Вы в порядке, дорогая?

Позже, проезжая мост, он спросил Лету, не хочет ли она заехать на ланч в клуб.

– Уверен, что у тебя есть время? – спросила она.

Времени не было. Но он кивнул.

– У нее есть радужная оболочка, – сказала она.

Он не знал, что она имеет в виду. А затем догадался и в ту же минуту ощутил моментальную потерянность, как если бы слова еще не изобретены, но вот-вот будут.

– Интересно, какого цвета у нее глаза? – спросила она. – Мне нужно немного свежего воздуха, ладно?

Он не возражал против свежего воздуха, и она приоткрыла окно; ее челка танце– вала на ветру.

Вверх по реке от моста Оливия облокотилась на капот своего пикапа, куря сигарету в тени Дракона. Это была местная скульптура из кислородных шлангов и арматуры в виде головы змеи. Она стояла между зданием завода и воздухонагревателями Замка Годфри и была высотой примерно в тридцать футов . Автор скульптуры оставался загадкой; фигура начала появляться примерно в 1991, следом за неудачной попыткой переплавки конвертера Бессемера на металлолом, при которой погиб один рабочий и полдюжины получили травмы. Опасаясь, что это дело рук какого-то злобного культа, окружное полицейское управление уничтожило статую, но лишь для того, чтобы вскоре ее место заняла другая – с теми же пропорциями. Этот процесс повторялся несколько раз, прежде чем стал неотъемлемой частью пейзажа, как порнографические граффити или куча лома от старых электроприборов или остатки мебели, сброшенные местными подростками с моста.

Солнце вспыхнула на воде, от чего Оливия вздрогнула, и сигарета выпала из ее губ. Она раздавила ее носком туфли и, балансируя на каблуках, двинулась к заводу. Прошло несколько минут. В помещении дул ветер, и в восходящем потоке, сложив крылья, парил ястреб, похожий на катающегося на бревне ребенка. Затем с громким скрипом распахнулась старая дверь, Оливия, спотыкаясь, вошла, прижалась к стене, и ее вырвало темной, клееобразной жижей. Перестав блевать, она облегченно опустилась на землю и прилегла на спину. Она выудила телефон из костюма и набрала номер. Примерно через минуту ее соединили с нужным человеком.